Дверь резко распахнулась и столь же резко закрылась — в кожаной с замочками куртке, поблескивая великолепно начищенными офицерскими сапогами, в комнате стоял Карим. Четкими звонкими шагами двинулся он к парторгу, ни одним мускулом лица не выдав, что заметил присутствие Арслана.

Курбанов то ли действительно не заметил его парадно-торжественной подтянутости, то ли, заметив, нарочно сделал непонятливый вид, но только, обратись к Тимбикову с самыми обыденными и сугубо штатскими словами, пустил насмарку весь армейский лоск свежеиспеченного мастера.

— Вот тебе, брат Карим, новенький буровик. Как говорится, на ловца и зверь бежит, м-да. Знакомься, пожалуйста. Потолкуй. Проводи к директору,

— Мы знакомы, Назип-абый.

— Односельчане, — поправил его Арслан.

Карим развернулся к молодому Губайдуллину и, словно продолжая свою игру в торжественный парад, не приближаясь к Арслану, командирским жестом протянул было руку, но, заметив у того в прищуренных глазах недобрые огоньки, чуть поувял; ноздри его горбатого ястребиного носа явственно раздулись.

— Здравствуй, Арслан. А ты изменился.

— Здравствуйте. Времени много прошло.

Стиснули друг другу руки, и Арслан заметил, что Карим примерно одного с ним роста, так же широк в плечах, но все же, видимо, гораздо слабее; выдерживая холодное, вполсилы пожатие Арслана, он вздрогнул и побагровел, однако не поддался, на сухощавом со впалыми щеками лице его вздулись и опали мышцы — что ж, испытание силы было еще впереди.

— Пошли к директору! — запальчиво и дружелюбно в одно и то же время проговорил Тимбиков. Арслан, попрощавшись с парторгом, зашагал за ним.

6

— Судьба бригады, хлопец, в твоих руках. За рабочих своих, за их думы, за учебу, за молодецкую жизнь — только ты теперь в ответе. Чуешь? Подымешь ли, не сдрейфишь? — вопрошал Карима директор конторы Митрофан Зозуля.

Карим отвечал не задумываясь, твердо и решительно. Верил он в себя, был далеко не из робкого десятка. Но немало сил ему пришлось отдать, прежде чем сколотил он свою духом молодую и смелую бригаду: подыщет Карим человека — контора его не оформляет; подыщет контора — Кариму тот человек вот как не по душе! А время не ждет, идет своим неумолимым ходом.

Ветер, прилетающий с юга, теперь пахнет оттепелью и солнцем. За степным Заем горы Загфыран пошли пятнами, напоминая спецовки каменщиков, строящих новый город Калимат; по городским улицам к Заю с шумом побежали талые ручейки. В тихие, еще студеные утра собравшиеся на площадь автовокзала в хрустких куртках, но уже без телогреек буровики, наблюдая за белесыми, всплывающими с речных низин клубами тумана, неторопливо беседовали о трудностях бездорожья и, поглядывая на лысые, желтеющие прошлогодней травой верхушки гор, вздыхали и озабоченно, и радостно.

В такую вот обновляющуюся пору, когда небеса, очистясь от зимней серости, вздымались уже высоко и сине, когда живой мир, просыпаясь от зимней спячки, щебетал, звенел, порыкивал предвкушающе и возбужденно, наконец полностью была сформирована бригада Карима Тимбикова.

Девятого апреля в восемь ноль-ноль утра новая бригада приступила к работе. На первую вахту встали самые надежные джигиты — те, кто трудился вместе с Каримом еще у мастера Лутфуллы Диярова. Но теперь каждый из них повышен в должности на одну ступень: бурильщика Карима заменил его помощник Джамиль Черный, Джамиля в свою очередь его собственный помощник, проворный Айбеков. Лишь буррабочий Каюм, уважаемый всеми за сноровку и безотказность, пожелал, согласуясь со своим большим стажем, остаться на прежнем месте. Оптимист и радостно находчивый человек, Борис Любимов, кладезь нескончаемых анекдотов, душа бригады, был поставлен во вторую вахту бурильщиком, чтобы сплотил он вокруг себя зеленых учеников, не дал им закиснуть и охладеть к нефтяному делу. На его место в первую вахту взяли верховым новенького — Арслана Губайдуллина. Конечно, до сих пор все новички свои первоначальные неумелые шаги проходили в должности буррабочего, но у Карима свой взгляд на вещи: во-первых, Арслан со средним образованием, во-вторых — закаленный фронтовик, а в-третьих — односельчанин, может быть, в будущем опора и подмога нового мастера. И он решил испытать Губайдуллина на прочность не на твердой земле, в роли несамостоятельного чернорабочего, но в самом гнезде ветров, где от смелости и выдержки человека зависит очень многое. Решение это было обдуманным риском — но сам Карим в успехе его ни на минуту не сомневался.

«Старички», все поголовно начинавшие свой труд на нефти с учеников, в первый момент, узнав, что верховым у них будет Арслан, даже как-то притихли. И не из опасения за себя, тем более не из зависти, нет! Объяснялось это глубоким волнением за новичка: а не промахнулся ли Карим, не сбежит ли однажды с буровой этот рослый и спокойный с виду парень, покрыв позором и себя, и бригаду? Не оплошает ли там наверху, где от неверного движения может оборваться не только начатое дело, но и жизнь человека? И когда Арслан по крутой лестнице в первый раз полез на вышку, вся вахта затаив дыхание наблюдала за ним снизу.

«Только бы не остановился. Взглянет вниз — обязательно струсит!» — мысль эта взволновала вдруг и твердо уверенного в себе и в Арслане Тимбикова. Но Арслан, не ведая о переживаниях бригады, на третьем пролете остановился и, перегибаясь через шаткие перила, взглянул на оставшихся внизу товарищей... Буровики безмолвно переглянулись, вздохнули. «Сейчас поползет обратно. Эх!» А Губайдуллин чуть помедлил и так же спокойно продолжал подниматься по ступенькам, добравшись до «гнезда» верхового, еще раз с любопытством глянул вниз, заметил там, далеко, словно на дне колодца, угрожающее железо станков и переплетенных труб, вздрогнул невольно и, усмехаясь, помахал рукой.

С земли, отняв приставленные к глазам брезентовые рукавицы, буровики с радостью и облегчением махали ему в ответ: одобряли первые и столь решительные шаги новичка.

Карим, быстро карабкающийся к нему наверх, не удержался и весело заорал: «Молодец!» Обычно люди, впервые поднимаясь на вышку, чувствуют себя очень неуверенно, и то, что Арслан был спокоен и смел, порадовало всех необыкновенно. Карим же, добравшись до него, поразился еще более: новичок выглядел совершенно невозмутимым, на лице его не было ни малейшего волнения, держал он себя свободно и раскованно. Самому же Арслану эта видимая свобода движений стоила, однако, недюжинных усилий воли...

Карим объяснил ему, как следует захватывать свинченные в «свечу» трубы, как передавать их работающим внизу буровикам, сам показал весь этот несложный, не требующий большой сноровки процесс.

— Понял? — спросил он наконец, взглядывая на Арслана.

— Понял, — спокойно ответил Арслан.

— Сумеешь?

— Как будто сумею.

Но когда дошло до дела, Арслан таки не сумел. Никак не удавалось ему зацепить трубу: аркан он швырял то слишком сильно, то чересчур мягко, и труба упорно выскальзывала. Карим показал еще раз — Арслан выслушал, посмотрел и вновь у него не получилось. Тьфу! Потерявший терпение Карим вспылил, обругал его бестолочью и, багровея, принялся объяснять с самого начала. Арслан слушал его внимательно и спокойно, с удивлением даже посматривая на засуетившегося от гнева Карима. И тот вдруг устыдился своего бессильного раздражения, напрасного и как раз бестолкового крика — принялся объяснять доходчиво-разумно, детально прошел с учеником весь цикл движений и работ, после этого предложил попробовать Арслану.

И в третий раз у Губайдуллина не получилось так, как требовал мастер, и вновь Карим поразился его выдержке и упорству. Он не отрываясь глядел в красивое, смуглое, от напряжения покрывшееся капельками пота лицо Губайдуллина и с восхищением думал, что этот невозмутимый парень, пожалуй, и тысячу раз не сумев выполнить требуемое, в тысячу первый вот так же спокойно возьмется за дело и все-таки добьется своего. А ты, коли стал мастером, учи да и сам учись: терпению и хладнокровию, умению обуздать свой неистовый характер — а иначе какой же ты пример для своей бригады...