Никита Кириллович замолчал, в ожидании откинулся на спинку стула.

– Значит, сразу три выгоды, – сказал Иван Иванович, в раздумье сдвигая фуражку на лоб и привычным жестом почесывая затылок. – Отнять у вас малярийных больных, – он с улыбкой взглянул на Машу и загнул на левой руке указательный палец, – образовать новый водоем, – он загнул средний палец, – и перебросить на новое озеро водоплавающих птиц, – к двум загнутым он присоединил третий. Не разгибая пальцев, он помахал в воздухе рукой и сказал: – Это же здорово!

Слова его Маша расценила как полное согласие и благодарно улыбнулась ему.

Но Никита Кириллович знал Ивана Ивановича лучше и посматривал на него недоверчиво.

– Ну что же, поставим вопрос этот завтра на исполкоме сельсовета, запросим райисполком, – продолжал Иван Иванович.

– Все это так, но меня интересует твое мнение, Иван Иванович, – настойчиво сказал Никита Кириллович.

Хитрые искорки зажглись в глазах Лучинина. Он сощурился, и они потерялись в мелких морщинках вокруг глаз.

– Дело хорошее, – помолчав, сказал он, – только использовать весенние воды не сумеем. Сам знаешь – свободных людей нет.

В дверях появилась сияющая улыбкой Дарья Ивановна.

– К телефону, Иван Иванович, все насчет дороги.

Лучинин встал, поправил гимнастерку, туго затянутую широким ремнем, и сказал ворчливо:

– А тут вот на очереди ремонт дороги. Читали, как прохватили в газете? А людей где возьмешь? От посева не отнимешь!

Он столкнулся в дверях с Егорычем и недружелюбно посмотрел на него, будто тот был виноват в том, что не хватало людей.

Через секунду громкий, энергичный голос Ивана Ивановича гремел по комнатам сельского Совета:

– Председатель сельсовета Лучинин слушает…

А еще через несколько минут голова его просунулась в полузакрытую дверь.

– Так завтра в семь на исполкоме сельсовета. Ты приходи, Никита Кириллович. И вы тоже, – он кивнул в сторону Маши.

И почти в тот же момент Маша в окно увидела его, подтянутого и влитого в седло, на гнедом горячем жеребце.

– Ускакал! Огонь мужик! – одобрительно улыбнулся Егорыч. Вошел в комнату, по-хозяйски уселся на председательское место и сказал: – Хорошее дело задумал, Кириллович. С молодых лет уважаю людей с думкой, с полетом. Выйдет не выйдет, а так жить веселее.

Он до вечера готов был обсуждать проект Никиты Кирилловича, но Маша боялась опоздать к обходу больных, а Никита Кириллович торопился на стан.

К неудовольствию Егорыча, они простились с ним и вышли из сельского Совета.

Пронизывающий весенний ветер хлестал их лица мелкой пылью дождя. По обеим сторонам дороги дымили трубами почерневшие бревенчатые избы с заплаканными окнами. Равнодушно провожали прохожих мокрые собаки, прикорнувшие у завалин и в подворотнях.

Молчание прервала Маша. Она сбоку посмотрела на прикрытое капюшоном лицо Никиты Кирилловича:

– Вот вам первое препятствие!

Никита Кириллович посмотрел на нее:

– Без препятствий и трудностей ни одно дело не дается, Мария Владимировна.

Маша покраснела. Ей показалось, что в этот момент Никита Кириллович подумал о том, что не сумеет она по-настоящему помочь ему в этом большом и сложном деле.

Через несколько дней Маша узнала, что исполком райсовета одобрил решение сельсовета по проекту Никиты Кирилловича.

Он был на стане, и Маша решила после дежурства пойти к нему.

Был теплый весенний вечер. По дороге, изгибающейся между голыми еще стволами деревьев, быстро шла Маша. Она разогрелась, сбросила на пальто теплый пуховый платок. Одной в лесу в вечернее время было непривычно жутко, и она прислушивалась к шорохам, потрескиванию и множеству живых, чуть уловимых звуков весеннего леса и невольно старалась идти быстро и неслышно. Справа в сиреневых, обнаженных кустах просвечивала река Звонкая. Слева стеной возвышалась тайга, ее прерывали уже зеленеющие поляны и разрезали просеки.

Маша следила за изгибами реки. Где-то здесь должен быть стан Никиты Кирилловича. Она хорошо знала это место по его рассказам и все же прошла бы мимо, если бы не увидела пристающую к берегу лодку и не услышала голоса рыбаков.

Было уже настолько темно, что лодка скользнула темным пятном по блестящему, светлому полотну реки.

Маша нерешительно остановилась. Она пригляделась и увидела, что рыбаки развешивали невод на колья, вбитые почти в воду. До нее донесся низкий голос Никиты Кирилловича:

– Подгоняй лодку к леднику! Солить в большие бочки! Крупную – распороть, мелкую – так! А ты, Митя, уху вари, живо!

Маша медлила, не решалась подойти к рыбакам. Наконец она призналась самой себе, что пришла сюда не только затем, чтобы принести Никите Кирилловичу радостные вести. Ей хотелось увидеть его. После их встречи прошло больше недели. И все эти дни она думала о нем.

Через минуту около каких-то строений вспыхнул костер, и Маша, протягивая вперед руки, чтобы остеречься невидимых ветвей, двинулась туда.

Ветер клонил пламя костра в сторону реки. Потрескивая, то взлетая, то стелясь по земле, оно не касалось закоптелого дна котла, висевшего на палке. Но умелые руки рыбака, присевшего на корточки, направляли огонь.

Рядом, в светлом пятне от костра, стоял Никита Кириллович – простоволосый, в высоких сапогах, в длинной рубашке.

Маша подошла и остановилась возле него. Несколько секунд он молча изумленно смотрел на нее, появившуюся, как призрак, из мрака. Затем, все еще как бы не веря своим глазам, он отступил на шаг и сказал почему-то очень тихо:

– Мария Владимировна?! Как неожиданно!

В голосе его Маше почудилась радость.

– Я пришла сообщить вам хорошую весть… Райисполком поддержал ваш проект, – торопливо сказала Маша, почти не слыша своего голоса.

В этот момент все, чем жила она до сих пор, отодвинулось от нее. План затопления малярийного болота, радость от выздоровления больных, ночные часы над книгами – все стало незначительным. Был один Никита Кириллович – большой, широкоплечий, с золотисто-карими сияющими глазами. И ничего другого в этот момент не существовало.

Никита Кириллович что-то говорил, но Маша не слушала его. Она была во власти новых для нее ощущений, они и радовали и пугали ее. И только когда подошли и остановились около них пятеро рыбаков, она опомнилась и, смущенно протягивая каждому руку, подумала, что двое из них были ее пациентами. Вот этот высокий, с острой рыжей бородкой на худощавом лице болел малярией. А круглолицему миловидному пареньку она оперировала ладонь правой руки. Маша поздоровалась с ним и, не выпуская его руки, повернула ее вверх ладонью, притянула поближе к костру и осмотрела рубцы.

– Все в порядке? – весело спросила она.

– Великолепно, Мария Владимировна! Лучше, чем было! – восторженно воскликнул он, и все засмеялись.

И от этого смеха смущение Маши прошло, ей стало просто и хорошо. А рыбакам в их постоянном одиночестве был приятен каждый новый человек, особенно же эта девушка, о которой много хорошего говорилось по селу.

Остальных рыбаков Маша видела впервые. Один, небольшой, коренастый, – Никифор, с резким, почти женским голосом. Другой – Василий, немного хромой на левую ногу. Он был ранен в Отечественную войну и даже здесь, в тайге, не расставался с медалями. Третий – старик Пантелей Соркин, с седыми волосами, ниже ушей спускающимися из-под фуражки.

Он придвинул к костру круглую чурку и приветливо сказал:

– Садись, доктор.

Ей не хотелось сидеть, но она послушалась старика – села и осмотрелась.

В нескольких шагах от костра в темноте фосфорическим светом блестела вода. Казалось, что она остановилась и задремала в своих отлогих песчаных берегах, звезды ясным мерцанием как бы улыбались ей, и какие-то бессонные птицы баюкали ее мелодичным пересвистыванием.

Неподалеку чернели избушки и ледник. А вокруг темнела неоглядная глухая тайга.

Митя, тот паренек, которому Маша оперировала руку, разлил уху в глубокие пластмассовые чашки и первую подал Маше, приговаривая: