Суровую зиму Сибири не могла перенести маленькая живородящая рыбка гамбузия, которая уничтожает личинки комаров в Грузии, Азербайджане и в советских республиках Средней Азии.
Вряд ли был расчет посылать сюда самолеты для опрыскивания этого маленького болота разными эмульсиями и ядами для уничтожения личинок комаров.
Слишком больших затрат потребовали бы работы по осушению болота. Но все же последнее казалось Маше самым возможным.
Она не раз пробовала заговорить об этом со своими коллегами, но малярийное болото не тревожило Веру Павловну. Она занималась нервными болезнями, а кроме того, считала свое пребывание здесь временным и рвалась в город. Она равнодушно посоветовала Маше:
– А вы организуйте комсомольцев и примените опрыскивание жилых помещений порошком «ДДТ».
На этом разговор окончился.
Но мысль об уничтожении очага малярии не покидала Машеньку. С увлечением перечитывала она книги и брошюры о малярии, которые привезла с собой и нашла в библиотеке больницы.
В одной из брошюр рекомендовалось так размещать сельские населенные пункты, чтобы малярийные комары – анофелес, летящие от водоема к деревне, в первую очередь встречали на своем пути помещения для скота, а не жилые дома и пили бы кровь животных, а не человека. Она знала, что такая планировка в виде опыта уже проведена в некоторых областях и республиках – и заболеваемость малярией в этих местах резко сократилась.
Но самым возможным Маше казалось все же осушение болота, и она с нетерпением ждала лета, чтобы действовать. Но она не знала, с чего начать. Посоветоваться же ей было не с кем.
И вот неожиданно Никита Кириллович оказался не только ее советчиком, но и единомышленником.
В ясный весенний полдень они стояли на взгорке за лесом. Легкий ветер шевелил стебли багула с набухающими почками. Раскачиваясь на его ветвях, неуверенно пробовали птицы застоявшиеся за зиму голоса и безбоязненно около Маши и Никиты Кирилловича взмывали в синее небо.
Внизу, залитые весенним солнцем, грелись не просохшие от снега поля. Их разрезала прямая, как стрела, трактовая дорога с канавами, рыжими от прелого прошлогоднего бурьяна. Дорога сужалась, переходила в улицу села. Серые дома и заборы с двух сторон сжимали ее, и сразу же от поскотины она становилась старой, разбитой, горбатой.
– Вот посмотрите, – говорил Никита Кириллович, – река Звонкая. Вы подходили к ней, слышали, как звенит она на перекатах? Потому и зовется Звонкой.
Маша смотрела по направлению вытянутой руки Никиты Кирилловича. За огородами, за полями бежала полноводная весенняя речка, изгибалась и петляла то в крутоярах, то в отлогих песчаных берегах.
– Вот там, за восемь километров от Семи Братьев, наш стан. Глядите направо, на проселочную дорогу. Представляете, каких физических трудов и денежных затрат стоит перевозка рыбы и рыболовных снастей по этому бездорожью, особенно в ненастную пору! А сколько времени приходится на это затрачивать!
Никита Кириллович стоял ниже Маши, упираясь начищенным сапогом в корни кустарника, завядшего на сыпучей песчаной почве. На Банщикове был новый синий костюм – гимнастерка и брюки-галифе, пальто, накинутое на плечи. Весь он был какой-то новый, свежий, радостный. Таким Маша его еще не видала и нет-нет да и оглядывала из-под опущенных ресниц его высокую фигуру, загорелое особенным весенним загаром лицо. Здесь, на склоне горы, в молодой, только начинающей жить зелени, Никита Кириллович казался ей какой-то неотделимой частью природы. В этот момент она не могла представить его на шумных улицах города. Ей казалось, что там он потерял бы главное, что располагало ее к этому человеку.
– Теперь смотрите сюда, – Никита Кириллович показал рукой вправо. – Смотрите, сколько места захватил кочкарник! Это деревенское болото. Оно заражено малярией.
Маша с особым любопытством всматривалась туда, куда показывал Никита Кириллович, но с этой горы неопытные глаза ее не могли отличить убогую растительность болота от голого мелколесья.
– По моему проекту болота здесь не будет. Зачем близ деревни эта зараза? – говорил Никита Кириллович. – Здесь должен быть образован новый водоем. Болото нужно затопить. Водоем этот будет проточный.
– Затопить? – испуганно переспросила Маша, но сейчас же поняла, что так или иначе болота здесь не будет. – Как хорошо, Никита Кириллович! – воскликнула она, представляя себе на месте кочкарника голубое прозрачное озеро. – И не будет малярийного болота!
Никита Кириллович понял, что в его проекте ее больше всего заинтересовало уничтожение малярийного очага. Он усмехнулся и продолжал:
– Здесь будет новый водоем, в котором мы разведем новые сорта рыб. Водоем этот будет около деревни, он даст огромную прибыль колхозу. Ну и, кроме того, мы уничтожим рассадник малярии.
Он повернулся к Маше и, глядя на нее снизу вверх блестящими глазами, сказал:
– Часть озера можно отдать водоплавающей птице, чтобы не гонять их от птичника до реки через всю деревню. А на берегу построить птичник. Вот это – моя мечта, Мария Владимировна!
– Удивительнее всего, – ответила она, – что в вашей мечте есть часть и моей мечты.
– Я это заметил, – сказал Никита Кириллович, – ну и добро, будем действовать вместе.
Он протянул ей обе руки – затем ли, чтобы помочь спуститься вниз по сыпучей земле, или в порыве радости, чтобы пожать руку верной союзнице.
Маша ответила ему крепким рукопожатием.
Глава тринадцатая
На другой день после встречи на горе Никита Кириллович и Маша отправились в сельский Совет. С утра не утихал нудный мелкий дождь, и они медленно брели по глинистой жиже – он в коричневом, а она в голубом плаще.
Вчера сельский Совет переселился в только что отстроенный дом, и жаль было размазывать ногами грязь по ярко-желтому, еще пахнувшему свежей краской крыльцу и оставлять мутные лужицы на полу, застланному прилипшими газетами.
В первой комнате, за столом, на разбитой машинке одним пальцем печатала молодая черноволосая женщина. Видно было, что дело это для нее новое и она по-детски увлеклась им, не заметив вошедших.
– Здорово, Дарья Ивановна! С новосельем! – сказал Никита Кириллович.
Она оторвалась от работы и расцвела в приветливой, счастливой улыбке. Казалось, не было для нее большей радости, чем видеть Никиту Кирилловича. Маше на мгновение стало неловко, будто заглянула она в чужую душу. Но Дарья Ивановна и Машу наградила такой же улыбкой.
– Хозяин дома? – спросил Никита Кириллович.
Этого можно было и не спрашивать. Из соседней комнаты доносились оживленные голоса, в приоткрытую дверь выползал густой табачный дым.
Председатель сельсовета Иван Иванович Лучинин сидел за столом в фуражке, сдвинутой на затылок, курил трубку и черными с хитрецой глазами поглядывал на посетителей.
Напротив Лучинина, собираясь уходить, стояли пастух Егорыч – старик цыганского типа, с черной как смоль бородой, вместе с усами и баками закрывающей почти две трети его смуглого лица, и белобрысый монтер, установивший телефон в новом доме.
Оба отступили к двери, пропуская Машу и Никиту Кирилловича. Монтер вышел из комнаты, а старик задержался в дверях, не спеша набивал трубку табаком, с явным любопытством ожидая, о чем будет говорить председатель с доктором и бригадиром.
Никита Кириллович не выносил духоты. Он прежде всего распахнул окно, а потом сел на стул около стола и коротко изложил Лучинину суть дела, по которому он и Маша пришли в сельский Совет.
Маша, прислонясь к косяку окна, внимательно приглядывалась к сухощавому, не по своим годам по-юношески подвижному Лучинину; к Егорычу, застывшему в дверях с приготовленной, но не прикуренной трубкой; к большому, в порыве подавшемуся вперед Никите Кирилловичу.
Иван Иванович внимательно слушал Банщикова, качал головой, ухмылялся, и на лице его можно было прочесть: вот-де до чего способен додуматься человек, если на плечах хорошая голова. И Маша была уже уверена, что мечта ее и Никиты Кирилловича очень скоро осуществится.