Одна

Немцы приближались к городу. День и ночь глухо гремела вдали канонада, стонала и сотрясалась земля от взрывов бомб. Над городом полыхало зарево, черные столбы дыма вздымались вверх, туманом окутывали город, реку, поля. Едкий дым днем закрывал солнце, а ночью – месяц и звезды. Город жил во мраке страшной, напряженной жизнью.

Теперь уже не только ночами, но и в разгар сумрачного дня то и дело на город налетали обнаглевшие вражеские самолеты, сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, бреющим полетом с воем проносились над крышами домов, зажигали их и расстреливали людей из пулеметов.

Дни стояли жаркие, точно время пошло вспять и снова вернулось знойное лето. В садах вторично зацвела черемуха, и старики считали это недоброй приметой.

Жить в городе становилось опасно и страшно. Жители стремились эвакуироваться в тыл, но было поздно: снаряды взрывали железные дороги, самолеты бомбили поезда. Вражеские бомбардировщики подкарауливали на трактах грузовые машины с эвакуированными и превращали их в черные, дымящиеся развалины.

В эти дни Затеевы пережили новый удар. В серый октябрьский день детсад, в котором находился Юрик, вывезли из города.

Прошло две недели, и на запросы родителей председатель сельсовета, куда был эвакуирован детский сад, ответил, что дети к ним не приехали.

Екатерина Петровна снова впала в бурное отчаяние. Она совсем перестала есть, поседела.

Исчезновение Юрика Дина переживала так же тяжело, как и смерть отца. Ни на минуту она не забывала о брате, и, как страшные призраки, перед ней вставали воспоминания.

Вечерами в пустой беленькой кроватке с сеткой чудилась ей русая головка Юрика, в комнате ясно звучал нежный голосок:

«Дина, сегодня ты усипишь меня или мама?»

Временами ей слышался его смех или плач, и она, заливаясь слезами, бесцельно бродила по опустевшим комнатам, где каждая вещь напоминала о брате.

С каждым днем враг подходил все ближе и ближе к городу.

С оборонным заводом, на котором работала Екатерина Петровна, Затеевы уезжали в тыл. В один чемодан они собрали самые необходимые вещи, в мешок уложили провизию на дорогу.

В день отъезда Дина решила закопать в саду свои любимые вещи. Она ничего не сказала матери и, остро отточив лопату, стала рыть между кустов яму. Жирная земля, переплетенная корнями кустарников, поддавалась с трудом.

– Динушка, что ты это делаешь? – раздался за ее спиной голос Игоря Андреевича.

Она повернулась, вспыхнула и, смущенно улыбаясь, сказала:

– Хочу кое-что спрятать…

– Спрятать? – Он засмеялся. – Значит, думаешь снова в свой сад возвратиться?

– А как же? – растерянно проговорила Дина.

Куренков потрепал ее по плечу и серьезно сказал:

– Слушай, Динушка, я убеждал Екатерину Петровну оставить тебя со мной. В нужную минуту мы улетим из города самолетом. Эвакуироваться с машиной завода – безумие. Это – гибель. Твоя мать не понимает этого. Иногда матери бывают эгоистичны. Поговори с ней сама.

У Дины на глазах навернулись слезы и задрожали губы, но она пересилила себя и твердо сказала:

– Я не оставлю ее, Игорь Андреевич. Она ведь теперь совсем одна. А если умирать придется… – Дина опустила голову и тихо добавила: – Ну что же, будем умирать вместе…

Куренков сел на траву. Дина заметила, как сильно побледнел и осунулся он за эти дни.

– Эх, Динушка, если бы ты знала, какой ад у меня вот здесь. – Он показал рукой на голову. – Значит, ты едешь с матерью? Ну что ж! Чужой человек не может рассчитывать на дочернюю привязанность. Это страшно нелепо. А мне будет без тебя трудно, одиноко и даже страшно одному в этом городе…

Он устало поднялся. В этот момент оглушительный взрыв потряс воздух. Заколебалась земля, задрожали стекла окон, вверх полетели черные обломки каких-то построек.

Игорь Андреевич побледнел.

– Взорвали все-таки, гады! – зло сказал он. И первый раз увидела Дина, как на его холодном, красивом лице отразилось то, что он переживал. В его зеленых глазах мелькнул бешеный огонек. Он повернулся и быстро пошел по дорожке, вероятно не помня ничего, кроме этого взрыва.

На террасе появилась плачущая Екатерина Петровна.

– Диночка, пора! – крикнула она, со страхом всматриваясь в сторону взрыва.

Дина бросила лопату и побежала к матери.

– Это наш завод, Диночка, – тихо сказала она. – Больше нам здесь делать нечего. Это уже конец. – Она прислонилась спиной к двери и, заломив руки над головой, заплакала еще сильнее.

– Завод? Немцы взорвали завод?! – с ужасом крикнула Дина.

– Нет, наши сами взорвали, – ответила Екатерина Петровна.

– Сами? – Дине стало еще страшнее. «Значит, уже нет надежды», – подумала она. Этот страшный взрыв показался ей концом тлеющей в сердце надежды на то, что враг будет остановлен. Она остро почувствовала это и заплакала.

«Но кого же Игорь Андреевич назвал гадами? Или не нужно было взрывать завод? Нет, конечно, нужно. Не отдавать же немцам то, что увезти невозможно, – думала Дина. – Вероятно, Игорь Андреевич предполагал, что завод взорвали немцы», – решила она.

Екатерина Петровна успокоилась, вытерла платком лицо, секунду постояла с закрытыми глазами.

– Пошли, Диночка, мы можем отстать. Это будет ужасно.

Дина бросилась в комнаты, торопливо надела жакет, повязалась платком, взяла в руки мешок с провизией.

На кровати лежал ворох любимых вещей. Их хотела Дина спрятать в земле, но не успела. Здесь была яркая фаянсовая чашечка тонкой японской работы, несколько книг, большие столовые часы, бронзовая лампа Иннокентия Осиповича и крошечный целлулоидный пупс Юрика с удивленным лицом и растопыренными пальчиками.

Глаза Дины наполнились слезами. Она наклонилась к кровати, взяла пупса, торопливо положила в карман жакета и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

Екатерина Петровна заперла дверь и ключ положила себе в сумку.

– Может быть, возвратимся когда-нибудь, – сказала она. Но по тону ее голоса, по красным пятнам, проступившим на лице, Дина поняла, что мать навсегда простилась с родным домом.

Дина взяла из рук матери тяжелый чемодан, и та безропотно отдала его, сменив на легкий мешочек с провизией.

Обе быстро пошли по аллее к калитке сада. Тихим шелестом прощался с ними большой старый дуб, точно плача, трепетали и склонялись листья клена.

У калитки Дина и Екатерина Петровна остановились и оглянулись, чувствуя острую боль в сердце. В этом оставленном доме совсем недавно обе они были так счастливы.

Воспоминания рождались одно за другим. Вот у старого дуба все еще стоит стол и скамейки, сделанные Иннокентием Осиповичем ко дню рождения Дины. Как живая, встала перед Диной подвижная фигура отца. В сером костюме, с голубым галстуком, завязанным Диной утром, он стоял около стола в тени старого дуба и держал в руках серебряную рюмку с вином.

«Ну, ребята, выпьем за счастливое будущее именинницы и всех вас!» – вспомнилась Дине фраза отца. Дина поставила на землю чемодан и с трудом удержала подступившие рыдания.

Над городом послышался рев немецких самолетов. Сирена уже не извещала население о налетах. Поднялась ожесточенная орудийная пальба.

– Это они виноваты! – с ненавистью прошептала Дина. И вдруг ей стало легче, точно в безграничной ненависти к врагу и нашла она утешение. Неожиданно она почувствовала прилив энергии и, без усилий подхватив тяжелый чемодан, взглянула на мать.

Сухими, блестящими глазами смотрела Екатерина Петровна на брошенный дом. Губы ее были сжаты, и у щек легли новые складки.

Они закрыли калитку и побежали, пригнув головы и стараясь держаться ближе к заборам. Над домами низко метались вражеские самолеты, выли и рвались бомбы. Город был охвачен огнем и дымом.

У школы их ожидал Костя. Екатерина Петровна договорилась с дирекцией завода взять его с собой. Костя бросился к ним навстречу.

– Скорее, – торопил он. – Уже садятся в машину. – И, помогая Дине тащить тяжелый чемодан, бежал рядом с ней.