Три минуты Бобби Риделла на диске истекли. Его сменил Фил Филлипс, который исполнил отличающееся большей глубиной «Море любви», после чего зазвучала «Трагедия», солист Том Уэйн.
Рыбак пошел танцевать с одной из своих подруг, их примеру последовали Марвель Осс и другая дама. Алфик посмотрел на Китти; она отрицательно покачала головой. Серебристый Лис и Войс-оф-Америка тихо переговаривались.
Пластинка кончилась, и наступила очередь Элвиса Пресли. Войс-оф-Америка поставил «Are You Lonesome Tonight», и игла доползла до того места, где Пресли прерывает пение, чтобы процитировать Шекспира: «Кто-то сказал: весь мир — театр, и люди в нем актеры».
Историческая минута. Пресли и Шекспир танцевали вместе, щека к щеке, поэт из Старого Света и его американский жиголо; Пресли — красив и вечно молод, в черной коже и с лоснящимися волосами. Все танцевали, Китти и Алфик напевали сопровождающую мелодию, все играли свои роли на сцене мирового театра, Пресли, вновь перейдя на пение, окончил свой номер, и слабые звуки батарейного проигрывателя замерли.
Стало тихо. Все сели. Время шло.
— Кто-нибудь остановил бы эти часы! — пробурчал Марвель Осс. — Не выношу громкое тиканье времени.
Проигрыватель снова принялся перемалывать музыку. Серебристый ставил пластинку за пластинкой. «То Know Him Is to Love Him». «Broken-Hearted Melody». «Let It Be Me». «He'll Have to Go». Марвель Осс подсел к Алфику.
Глядя на Китти, он спросил:
— Медицинская сестра, говоришь? Лично я сказал бы, что вы собрались на ее крестины.
— Она не глухая, — отозвался Хеллот. — И говорить умеет. Спроси ее сам.
Рослый американец с серебристой гривой впервые обратился к Алфику.
— Медицинская сестра? — Похоже было, что он и впрямь искренне удивлен. — Сестра то есть? Что, в этой стране только церковь медицинской помощью занимается? Этот ваш институт сестер — это что-нибудь вроде лютеранского монастыря? Я-то думал, что нахожусь в развитой, прогрессивной стране.
— Чарли — баптист, — объяснил Марвель Осс. — Ты извини его. Он не ведает, что говорит.
Хеллот кивнул.
— Понял. К тому же в его словах что-то есть.
Марвель Осс по-прежнему глядел на Китти, обращаясь к Алфику.
— А ты любишь общество красивых женщин, — заметил он. Алф Хеллот закатил глаза.
— Слабовато. Напрягись, может, лучше получится.
— Пошли, что ли? — сказала Китти; в ее речи вдруг зазвучали местные гласные.
Серебристый встал. Его явно что-то беспокоило.
— Куда запропастился этот как-его-там?
— Хансен. Хансен X. Хансен, — подсказал Марвель Осс. — Его так зовут. А судя по тому, как он сорит деньгами, он козырной туз в северонорвежском мире бизнеса и увеселений.
— Куда он делся?
— Пошел курева купить, — сообщил Войс-оф-Америка.
— Там, откуда родом мы с Хеллотом, — сказал Марвель Осс, — дым покупать не надо. Мы получаем его бесплатно. Даже из дома выходить не обязательно. Открыл окно — и полна комната дыма.
— Пошли, — повторила Китти.
— Что она говорит? — Марвель Осс посмотрел на Алфика.
— Хочет уйти.
— Скажи ей, пусть научится ползать. Прежде чем ходить.
— Скажи ему, что он отвратителен. — Китти смотрела на Алфика.
Марвель Осс примирительно обнял Алфа Хеллота одной рукой.
— Про Эйнштейна слышал? — спросил он. — Про Альберта Эйнштейна?
Норвежский майор оторвал взгляд от бутылки.
— Эйнштейн? — произнес он, мотая головой. — Эйнштейн? Эйнштейн? У которого один шарик в мешочке?
— Ой, насмешил, — сказала Китти без тени улыбки.
Теперь Марвель Осс смотрел на Хеллота, хотя тот сбросил с плеч его руку.
— Слышал про тот случай, когда Альберт Эйнштейн летел из Берлина в Нью-Йорк?
— Не слышал. Никогда. И не верю в этот случай. После войны Эйнштейн ни разу не был в Германии. Так что Берлин исключается.
— Ты слушай. Понимаешь, Эйнштейн как раз написал в своем блокноте E=mc2, в это время пассажир, который рядом сидел, оторвался от газеты и спросил Эйнштейна, останавливается ли Лондон у этого самолета.
— Останавливается ли Лондон? И это все?
— Ага, весь анекдот.
— Пошли, — снова сказала Китти.
— Не вижу смысла.
— Вот именно, в этом нет никакого смысла. Стало быть, нет и необходимости, и незачем это делать. Веселье — вот единственное, в чем есть смысл и необходимость.
— Ха-ха, — сказал Алф Хеллот. — Если бог существует, сейчас он смеется над нами.
— Что ты хочешь этим сказать? — Марвель Осс явно перебрал.
— Пошли же, — настаивала Китти. Ничего особенного.
Китти уже направилась к выходу. Алфик поспешил за ней в коридор. Следом за ним топал Марвель Осс.
Они не стали вызывать лифт, спустились по лестнице. В вестибюле внизу догнали Китти. При виде их она было остановилась, но тут же вышла на улицу. Марвель Осс схватил Алфика за край мундира. Прогулка по лестнице отняла у него много сил.
— Гонка вооружений, — пыхтел он. — Вооружение. Тут есть только один выход.
— Какой же?
— В постель. Нажми на ее атомную кнопку.
Алф Хеллот вырвался и шагнул к двери. Марвель Осс продолжал:
— Она взорвется и тебя взорвет. Обоюдное устрашение. По принципу равновесия страха.
Это ли не уклончивый ответ? Алфик ощутил дыхание ветра и глотнул свежий воздух. По ту сторону гавани поблескивали мокрые скалы. На фоне гранита вызывающе белели голые березы. Дождя не было, но ветер ухитрялся выжимать из мрака редкие капли холодной влаги.
— Mayday, — услышал он за спиной голос Марвеля Осса.
Алфик посмотрел на свои часы. Первый час ночи. Марвель Осс стоял в дверях вроде бы уже и не пьяный.
Алф Хеллот зашагал по улице, не отзываясь.
— Что он сказал? — спросила Китти. Алф Хеллот поразмыслил.
— Первое мая. На его языке это означает «опасность».
Он посмотрел на нее, как скрипач смотрит на ноты.
Она дала знак, он взял аккорд.
Прозвучал чистый тон.
Он изменил постановку пальцев, перехватил гриф, провел смычком по натянутым на деке тела нервным струнам, и они отозвались свежим звуком.
Он взял верный тон. Сила звука росла. Он чувствовал это. Мортира изготовилась для выстрела.
Шепот одежды, тела язык. Горение кожи, крови крик. Иго плоти, всесилие чувств.
Ее мелодия, его лад.
Он принял ее, когда она спустилась к нему, точно свежий снег на потемневший глетчер. Так они трогали друг друга, ощущали друг друга, соприкасаясь кончиками пальцев, ладонями, кожей, телами, воспоминаниями, и были эти прикосновения робкими, как первый взгляд. Тело уже не шептало, оно кричало языком крови. Смычок все смелее гладил струны. И они отзывались громким чистым звуком.
Они распутали узел, связанный их телами, отделились друг от друга, разобрали конечности. И начали все сначала. Раздевались одновременно, следя друг за другом глазами. Долгая полярная зима зарядила их самих и все кругом трескучим электричеством, зарядила обоих — плюс и минус, положительный полюс и отрицательный. Всякий раз, когда они касались друг друга, проскакивали искры.
Алф Хеллот вымолвил через ком в горле:
— Мы можем телеграфировать. Друг другу. Беспроволочный телеграф. Без ключа, без провода.
— Да, Хеллот, мы с тобой можем парить. Можем летать. Сейчас взлетим и произведем заправку горючим в воздухе.
— Ты бортрадист на одной машине. Я на другой.
— Мы будем обмениваться импульсами жизни.
— Открытым текстом. Сквозь помехи извне. Без кодов и шифраторов.
Оба зажглись. Он весь напрягся. Она вся горела. Назад пути не было. Они ласкали друг друга плотью нежно, сильно, мягко, долго. Обменивались сигналами, и искра жизни переросла в пламя, сжигающее все на своем пути, как в первый день огня, высеченного осколками кремня. Они увидели языки пламени, которые разделились — по языку на каждого. Вместе они погрузились в блаженство. Объятые огнем, похищенным у богов, долго пылали ярким пламенем. Словно скалы плавились на солнце. Алфик никогда не испытывал ничего подобного. И никогда еще не слышал такого крика. Казалось, то вулкан выкрикивает лаву из самых недр планеты.