Благодаря смелости и отчаянной стойкости Юрика прибежавшие вовремя крестьяне отстояли и господский дом, и пристройки хутора, все, кроме Аксиньиной избушки, которая сгорела дотла. Крестьяне подоспели как раз вовремя, в ту минуту, когда крыша главного строения начинала уже тлеть от переброшенной на нее ветром искры.

Когда Фридрих Адольфович и мальчики вернулись из лесного домика, все уже было кончено. Только груда углей и обгорелых балок на том месте, где стояла раньше Аксиньина изба, да сильный запах гари свидетельствовали о пожаре.

Юрик, принесенный на руках крестьянами на хутор, приведенный уже в чувство, рассказал все, скромно умалчивая, однако, о своем поступке. Но крестьяне не могли умолчать о «еройстве» барчонка, как выразился один из них, высокий, седой как лунь, старик-староста, поглаживая черноволосую головку Юрика, окончательно обессиленного всем происшедшим.

— Ай да барин! — говорил он, любовно заглядывая в глаза уложенного в постель смелого мальчика. — И молодец же ты! Кабы не ты, так от хутора один бы пепел остался, право слово.

И все наперерыв целовали и ласкали Юрика, выражая удивление и восторг от его поступка. Одна няня приходила в отчаяние.

— Кабы не пошла я спать, — говорила она, поминутно прерывая свою речь рыданиями, — так не поскакал бы он за помощью в деревню. А теперь, спаси бог, заболеет, простудится, что тогда будет?

Но Юрик не заболел и не простудился. Напротив, с этой злополучной ночи здоровье его быстро пошло на поправку. Он вскоре встал с постели и вместе с братьями и Маей принялся деятельно приготовляться к встрече отца и Лидочки. Юрий Денисович с дочерью пробыли не неделю, а около двадцати дней в городе, и только по прошествии этого срока назначили письмом день своего приезда.

О пожаре им особенно не писали, и только упомянули вскользь, что сгорела изба птичницы и что Аксинью с Митькой перевели в людскую. Весть о поступке Юрика и боязнь за его здоровье могли заставить Волгина ускорить свой приезд и сократить время лечения Лидочки, как думалось Фридриху Адольфовичу, и он предпочел скрыть о «событии» до поры до времени. Из писем отца мальчики знали, что Лидочка лечится очень упорно в губернском городе, но о результатах леченья Юрий Денисович не писал им ни слова.

Стоял чудесный теплый, ароматный август. Яблоки зрели и наливались в хуторском саду.

Дети Волгиных, Мая и Митька ходили с серьезными, озабоченными лицами… Завтра должны были приехать дорогие отсутствующие, и день их приезда дети совместно с Фридрихом Адольфовичем решили обставить как можно торжественнее.

Отец и дочь обещали привезти с собой гостя на хутор. Князь Виталий, как было сказано в письме Юрия Денисовича, тоже хотел быть у них и провести с ними несколько дней.

Программа завтрашнего дня была уже давно готова. Решено было поставить живые картины, читать стихи и проплясать русский танец на заранее устроенной в саду сцене. Ко всему этому деятельно готовились целую неделю.

Живые картины придумал сам Фридрих Адольфович, стихи посоветовал он же, а Мая предложила пляску и песни на садовой площадке между собственноручно сшитыми полотняными декорациями.

Кроме дорогих приезжих, решено было пригласить в качестве зрителей Дмитрия Ивановича, всю прислугу и мужиков, баб и ребятишек из соседней деревни, которые оказали помощь на пожарище.

Еще накануне весь дом украсили гирляндами зелени со вплетенными в ней кустиками красной брусники. Вышло очень незаурядно и красиво.

Матрене с вечера был заказан самый вкусный обед: пирог с капустой — любимое кушанье Юрия Денисовича, и малиновое мороженое, особенно нравившееся Лидочке.

Малину чистили сами мальчики, и потому немудрено, что носы и губы всех троих лакомок казались разбитыми благодаря красному соку ягод, запачкавшему их.

Шалуны так ревностно принялись за чистку, что в какие-нибудь полчаса блюдо опустело, а вазочка, куда должна была перейти вычищенная малина, все еще оставалась пустая. Зато у Бобки болел живот, и он ходил, нахохлившись, как настоящий индюшонок.

В этот вечер мальчики долго не могли уснуть, мечтая о завтрашнем празднестве.

Фридрих Адольфович поминутно перебегал от одной детской постельки к другой, крестя то одного, то другого из своих неугомонных воспитанников, переворачивая под ними подушки, поправляя сбившиеся одеяла и всячески упрашивая их уснуть.

Наконец мальчики, побежденные усталостью, сладко захрапели, а за ними следом захрапел и весь хутор, погрузившийся в крепкий сон.

На другое утро все встали очень рано. Дети с нетерпением ожидали приезда отца и поминутно посылали Митьку за ворота — посмотреть, не показался ли вдали экипаж.

— Едут? — накидывались они на Митьку по его возвращении.

— Нет еще!

— Сбегай опять, посмотри на дороге.

— Да говорят тебе — не едут! Только зря посылаешь!

И Митька, переодетый в чистую рубаху, с гладко прилизанными коровьим маслом вихрами, весь погрузился в рассматривание своих новых сапог.

Сапоги эти были гордостью Митьки. Их купили ему после пожара дети Волгины, сделав ради этого складчину из своих карманных денег. Сапоги были очень велики и нестерпимо скрипели. В этих необыкновенно скрипучих сапогах Митька держался с особенной важностью и достоинством.

Наконец все трое детей Волгиных вместе с Маей, одетой в нарядное белое платьице, с большим букетом лесных цветов в руках, и Фридрихом Адольфовичем, сиявшим необычайным оживлением, вышли на крыльцо хуторского дома, чутко прислушиваясь, не звякнет ли вдали желанный колокольчик.

И вот, после целого часа ожидания раздался, наконец вдали этот долго ожидаемый звон и по хуторской дороге гулко зазвучали копыта лошадей.

— Наши едут! Ура! Наши едут! — вскричали мальчики хором и подбросили вверх свои фуражки.

Действительно, это были Юрий Денисович, Лидочка и князь Виталий; они подъехали к крыльцу в коляске, запряженной тройкой. Юрий Денисович быстро вышел из экипажа и обнял разом всех троих мальчуганов, которых не видел такое долгое время. Лидочка с помощью князя Виталия тоже вышла из коляски и бросилась к братьям.

Мая, в первую минуту застенчиво скрывшаяся за спиною своего первого друга Юрика, выдвинулась вперед, подавая букет Лидочке, произнесла своим звонким голоском:

— Как я рада, милочка, снова увидеть тебя! Жаль, что ты не можешь видеть этих прелестных цветов, которые я для тебя нарвала!

При последних словах девочки по лицу Лидочки проскользнула чуть заметная улыбка, и она поспешила погрузить свое вспыхнувшее румянцем личико в душистый букет, поданный ей Маей. За обедом Фридрих Адольфович рассказал про Юркин геройский поступок, и Юрий Денисович, взволнованный, потрясенный до глубины души, крепко обнял и поцеловал своего смелого, умного и энергичного мальчика. В голубых глазах Лидочки блестели слезы, когда она в свою очередь обнимала брата. За обедом пили вино за здоровье Юрика и кричали в честь его «ура» и взрослые, и дети. Но полное веселье наступило тогда, когда появился лесничий и крестьяне. Фридрих Адольфович позвал детей переодеться, а взрослых пригласил в сад, где на площадке перед искусно устроенной при помощи простынь декорации стояли стулья и скамьи для зрителей.

— Жаль, ты не можешь увидеть живых картин, моя бедная, слепенькая сестричка, — успел шепнуть на ухо сестре Бобка, — но я расскажу тебе о них вечером, когда ты будешь лежать в постельке, как, бывало, помнишь, рассказывал тебе все, что видел особенно интересного за день.

Лидочка ласково кивнула брату головкой и снова загадочная улыбка скользнула по ее милому личику.

Через полчаса в саду за декорациями дрогнул колокольчик, и занавес, сшитый искусными руками нянюшки, раздвинулся на две стороны. Задняя стенка сцены была сделана из простынь, и на нее накололи ветки папоротника и лопуха, чтобы придать ей какое-нибудь сходство с лесом.

Первым на сцену вышел Бобка и прочел немецкое стихотворение. Стихотворение было очень трудное, и Бобка приложил много стараний, чтобы выучить его. Теперь он вспотел даже, силясь запомнить все слова по порядку и произнести их с подобающим выражением, как учил его Фридрих Адольфович.