Работа была грязная, противная. Иван не любил иметь дело с людьми. Он предпочитал чистить кассы, грабить магазины. Там было больше денег и меньше слез.

Дня через три Иван стоял в одном из арбатских переулков, от нечего делать грел на солнышке затылок и читал объявления. «Требуется домработница к ребенку семи лет». «Требуется репетитор для подготовки в вуз технического профиля». «Требуются слесаря-сантехники».

«Хорошая работа, да только не для меня, — думал Иван, — разве что репетитором». Впрочем, внизу на доске Иван заметил: «Требуется слесарь-электромонтажник для работы в СУ-3».

На электромонтаже Иван одно время работал, когда проводили линию в тайге, лазал Иван в этих самых когтях на столбы, один раз чуть даже не свалился.

«А что, это я мог бы, наверное», — подумал Иван, с одной стороны, не без гордости, с другой — с сознанием полной нереальности всего этого для него…

Куда он мог сейчас податься?

И всё-таки он стоял, не отходил от витрины.

— Работу ищете? — спросили его сзади.

И он вполоборота скосил глаз на говорившего.

Говоривший был рослый парень в плаще-болонье не по погоде.

«На кого-то он был похож… На кого же? На кого же?..»— лихорадочно перебирал Исан, сравнивая это широкое, как бы равнодушное лицо с другими лицами, которые время от времени в том или ином месте выплывали в его жизни.

И прежде, чем к этому, как бы равнодушно ждущему ответа человеку подошли ещё двое почти таких же рослых, в плащах-болоньях, в серых кепках, Иван узнал и понял, кто это.

Он круто повернулся и побежал, затем нырнул в первый проходной подъезд, но в проходном его встретили ещё двое — таких же.

«Да они тут все оцепили. Их тут взвод, не меньше», — с острой тоской подумал Иван. Он тут же полез в карман, хотя там не было ничего, кроме бумажника этого командированного из области, но полез с таким видом, будто там было кое-что посущественнее.

— А ну, Лаврухин, не баловать! Руки, Лаврухин, руки!

Не убежать и не уползти, не взлететь на небо, не провалиться сквозь землю, не выстрелить и не застрелиться, не устроиться на работу по объявлению, не кончить её и не начать.

— Давайте, Лаврухин, спокойненько, по-хорошему.

Это все бесполезно, нас тут много.

И уже в машине, по рации — куда-то, ещё одному такому же, своему, в болонье:

— Третий, Третий, говорит Седьмой. Третий свободен. «Лавр»—взят, «Лавр»—взят. Взят!

(Окончание следует.)

Рисунок Иннокентия КУДИНОВА.

В доме нас четверо: Хаджаратович, Лейлико, Тамада и я.

Хаджаратович — это мой отец. Но ни папой, ни папочкой, ни папкой я никогда его не называю ни в мыслях, ни на словах. Не получается. Не похож он на папочку и на папку, он похож на Хаджаратовича, и все.

Лейлико — моя вторая мама («мамочка», как говорит она), или попросту мачеха. Звучит, празда, грубовато, А Лейлико мягкая, резкого слова от нее не услышишь. От длительных бесед даже очень мирного характёра Лейлико устает и жалуется на головную боль; чужие печали, как она объясняет, её травмируют. Хаджаратович называет Лейлико «Сметанкой». Кожа у нее редкостной белизны. Если же учесть, что её волосы и брови черные-пречерные, ну прямо смоляные, то самый яростный враг и тот скрипнет зубами, но промолчать промолчит: духу не хватит сказать, что Лейлико некрасива.

Тамада же — огромный сибирский кот с зеленоватыми глазами; он обожает валерьянку, от которой приходит в неистовство. Из-за этой порочной склонности и получил свою кличку.

О себе что рассказать? Мне шестнадцать лет, учусь в ветеринарном техникуме и являюсь прэдставительницей нового подрастающего поколения, если говорить словами Хаджаратовича.

В техникум меня устроил Хаджаратович. Он там преподает. И вообще мы потомственные ветеринары, дедушка тоже был ветеринаром. Правда, у него не было диплома. Он лечил настойками из траз, словом, народными средствами, и, говорят, это здорово у него получалось.

У Хаджаратовича есть диплом, зато он не лечит, а делится в техникуме опытом, почерпнутым из множества книжек. По совместительству, заодно с моим дядей, живущим в деревне, он делает вина с сахарным сиропом. Конечно, не из любви к жанру. Потом они вино продают односельчанам дяди или оптом в соседние села к поминкам и свадьбам. Я мечтаю, что когда-нибудь Хаджаратовичу не повезет в этом — например, полопаются все бочки с вином или ещё что-нибудь случится. Может, тогда он бросит это дело? А?

Я, по всей вероятности, получу диплом ветеринара, чтобы, как утверждает Хаджаратович, продолжить славные традиции нашего дома. Но я против.

И вовсе не потому, что мне противны «наши четвероногие друзья», как ласково называет их Хаджаратович на лекциях. Ничего подобного, я их даже люблю, и преимущественно здоровыми. Каждое лето, когда гощу в деревне, завожу дружбу с телятами и козлятами. Телятам таскаю соль, которую они нетерпеливо слизывают с ладони шершавыми языками.

Языки у «их ну точно наждачная бумага, только мокрые. Как можно раньше выпускаю козлят из загона, чтобы здоволь напрыгались на солнышке. Но традицию продолжить не хочу. Однако пока каждое утро, не считая воскресенья, плетусь вместе с отцом в техникум. Вот и сегодня тоже.