В 1896 году появилась статья Пфейффера «О новом основном законе иммунитета». Пфейффер доказывал, что открытое им явление имеет общий характер; что микробов разрушает особое вещество, находящееся в жидкостях организма и отличное от бухнеровских аллексинов; и, наконец, что это вещество, бездеятельное в пробирке, становится активным в организме под влиянием клеток эндотелия (клеток, выстилающих брюшную полость и вообще полости, содержащие жидкости: стенки кровеносных сосудов, лимфатических узлов и т. п.), то есть клеток, не имеющих ничего общего с фагоцитами.

Стремясь опровергнуть эту работу, которая, по словам Мечникова, «оживила гуморальную теорию», он задался целью вызвать пфейфферовское явление вне организма. После многих безуспешных попыток ему это удалось. Оказалось, что если в пробирку с жидкой частью крови вакцинированной свинки посеять холерных вибрионов, а затем добавить немного богатой лейкоцитами брюшной лимфы, то происходит быстрое перерождение вибрионов.

Само собой разумеется, что при этом эндотелиальные клетки не могли играть никакой роли.

Защитив, таким образом, в очередной раз своих фагоцитов, Илья Ильич дальше не пошел. Однако остановиться на этом не пожелал работавший в его лаборатории молодой бельгиец Жюль Бордэ.

Малепький, немногословный, как-то затерянный среди хаоса колб, реторт, пробирок, наваленных вокруг него книг, Бордэ был совершенно незаметен рядом с порывистым, страстным Мечниковым. Впрочем, Илья Ильич больше, чем кто-либо, ощущал его присутствие.

Бордэ был всегда спокоен. Он был всегда хладнокровен. Он никогда ничего не утверждал.

Он только ставил вопросы.

И только такие вопросы, на которые можно было ответить опытом; других вопросов для пего не существовало.

Прирожденный скептик, он умел одной иронической усмешкой разрушить целые нагромождения фантастических теорий. Навсегда останется тайной, сколько фонтанов мечниковского красноречия угасло под язвительным взглядом голубых глаз маленького бельгийца, игравшего при нем такую же роль, какую в прежние времена рядом с пылким Пастером играл Эмиль Ру.

Если Мечников добивался воспроизведения пфейфферовского эффекта в пробирке только для того, чтобы реабилитировать фагоцитов, то Бордэ решил докопаться до самой сути этого явления.

Он подвергал холерных вибрионов действию жидкой части крови от природы невосприимчивых и восприимчивых животных; иммунизированных и неиммунизированных; крови, предварительно обработанной нагреванием до 60 градусов и необработанной, и, наконец, различными комбинациями этих жидкостей.

Сыворотка иммунизированного животного (козы) убивала вибрионов, а неиммунизированного, восприимчивого животного (морской свинки) их не убивала. В таком результате не было еще ничего неожиданного, но Бордэ сделал следующий шаг. Он высеял микробов в плазму крови иммунизированного животного (козы), предварительно обработанную нагреванием до 55–60 градусов. Микробы не погибли. Что же, нагревание уничтожило те бактерицидные вещества, которые появились при иммунизации? Нет, Бордэ этого не утверждал. Он лишь задал вопрос, а ответить на него должна была сама природа.

Экспериментатор добавил в пробирку несколько капель крови неиммунизированной морской свинки. И вибрионы начали погибать… Можно было ожидать чего угодно, только не этого!.. Кровь свинки не убивала вибрионов; обработанная нагреванием кровь иммунизированной козы тоже их не убивала; а смесь этих двух жидкостей оказалась губительной для микробов!..

Это было большое открытие. Стало ясно, что защитные силы организма не сводятся к какому-либо одному фактору. Минимум их два, и действуют они сообща. Бордэ еще и еще видоизменяет свои опыты, и постепенно перед ним вырисовывается простая по сути своей, но полная глубокого смысла картина.

В крови неиммунизированного животного присутствуют вещества, убивающие микробов; вещества эти исчезают при нагревании до 55 градусов (а именно при такой температуре разрушаются бухнеровские аллексины); они неспецифичны, то есть действуют на разных бацилл и существуют в организме независимо от того, был ли он когда-либо подвержен инфекции или нет.

Однако сами по себе аллексины часто не могут справиться с микробами. Им нужна помощь, и помощь эта приходит уже после проникновения микробов. С их появлением в организме начинают вырабатываться другие вещества, специфические, то есть способные воздействовать только на данных микробов; эти вещества не разрушаются при нагревании до 55–60 градусов. Но сами по себе они тоже не могут убить микробов. Они лишь тем или иным образом воздействуют на них и делают уязвимыми для аллексинов.

Получив все эти результаты в исследованиях на холерных вибрионах, Бордэ вскоре убедился, что жидкости крови так же действуют и на другие болезнетворные бактерии. А однажды он попробовал использовать вместо микробов красные кровяные тельца других видов животных (например, красные шарики кролика высевал в плазму крови свинки и козы). Оказалось, что сыворотка действует на клетки инородного организма таким же точно образом, как и на бактерий.

Этот опыт только подтвердил взгляды Мечникова, считавшего, что реакция иммунитета — это борьба организма с любыми чужеродными включениями. Теперь, однако, теоретическое положение оказалось обоснованным экспериментально.

Впервые ученым стало ясно, что суть иммунитета состоит в способности организма отличать «свое» от «чужого», сохранять «свое» и отторгать, уничтожать «чужое».

Пфейффер и его сторонники пытались спорить с Бордэ, но аргументация бельгийца была неотразимой.

В августе 1897 года должен был состояться очередной международный конгресс — на этот раз в Москве. Поскольку руководство институтом осуществляли Ру и Мечников, вместе они не могли уехать из Парижа даже на короткое время. Поначалу решили, что на конгресс поедет Ру, а Мечников останется. В последний момент они, однако, поменялись ролями. «Зная хлебосольство москвичей и слабый желудок Ру, — шутливо объяснял Мечников, — я убедил его не ехать. Как русский, желудок которого более привычен к национальному хлебосольству, я решил поехать в качестве делегата от института». К этому он, правда, добавлял: «Тем более что мне хотелось побывать на родине».

Излишним вниманием организаторы съезда приезжих делегатов не баловали. Мечников был доволен, что его не таскают по приемам и балам. «Целый день бегаешь с одной секции на другую и до того устанешь, что рад-радешенек, что тебя никто не трогает, — объяснял он одному знакомому врачу. — Но, — добавил при этом, — для иностранцев вряд ли это было весело». Илья Ильич сначала полагал, что его «забыли» как русского, который знает, где поселиться и как проводить свободное время. Но жившие в одной с ним гостинице иностранцы оказались в таком же положении, и он давал в их честь обеды, знакомил с городом.

— Разница между съездами за границей и последним московским, — говорил Мечников, — та, что там заботятся обыкновенно о каждой отдельной личности, а здесь заботились об общей массе, тратили, по-видимому, большие деньги, а отдельно каждого из гостей конгресса мало кого удовлетворили.

Но, несмотря на свои иронические замечания, Мечников был доволен приездом на родину. Он встречался с Сеченовым, Умовым. Посетил Федоровичей. Виделся со многими учениками.

На конгрессе Илья Ильич сделал два доклада — один о своих работах по иммунитету, второй, обзорный, об исследованиях чумы.

В предшествовавшие годы ученые добились большего успеха в борьбе с «черной смертью». Удалось открыть возбудителя чумы. Ру создал противочумную сыворотку, а Иерсен испытал ее в Китае и Индии, где свирепствовала эпидемия.

Рассказывая об этом новом достижении, Илья Ильич не упустил случая подчеркнуть, что «вопреки тем, которые провозглашают банкротство науки, как это делал еще недавно здесь же писатель, перед гением которого мы все преклоняемся <…>, мы вправе провозгласить, что в этом вопросе, столь важном для всего человечества, в вопросе о чуме, наука и одна только наука одержала решительную победу».