А что, если вместе с вибрионами ввести вещества, предотвращающие разрушение лейкоцитов? Поставив такой опыт, Мечников увидел, что «запятые» поглощаются белыми кровяными тельцами. Ярко выраженный фагоцитоз!

Но в таком случае ему есть что сказать на конгрессе! Придется, правда, сделать небольшую уступку: признать в отдельных случаях не внутриклеточное, а внеклеточное действие фагоцитов, что до сих пор Илья Ильич всячески отрицал. Но уступить придется и Пфейфферу!

На конгрессе он выступил с блеском. Сила его доводов была неотразимой, и аудитория рукоплескала ему. Он походил на «демона науки», и всем так запомнилась его пламенная речь, что Ру через многие годы с необычайной яркостью описал это выступление Мечникова.

Из Будапешта он поехал в Россию. Это был второй приезд Ильи Ильича на родину. Первый раз — в 1891 году — он тихо пожил в Поповке. Теперь он тоже намеревался отдохнуть после бурных недель «войны» с «пфейфферовским эффектом», но о приезде его сообщили газеты. Киевский университет пригласил Мечникова выступить, и он прочитал лекцию о холере, которая как раз появилась на юге России. Лекцию запомнили многие.

«Призывая молодежь к служению науке, — писал Д. К. Заболотный, — Илья Ильич вызвал необыкновенный энтузиазм среди учащихся, которые провожали его на вокзал с цветами и речами».

На этой лекции присутствовал и Борис Ильич Клейн. Борис Ильич и сейчас с волнением рассказывает о том глубоком впечатлении, какое произвела на него, тогда студента, лекция маститого ученого.

Поселившись за границей, Мечников стал пророком в своем отечестве…

Но «феномен Пфейффера» не давал ему покоя. На обратном пути он остановился в Берлине, чтобы обсудить свои разногласия с автором этого открытия.

Пфейффер принял его любезно и, едва начав разговор, торжественно сообщил:

— А знаете, тайный советник теперь здесь!

Мечников живо вспомнил прием, оказанный ему Кохом семь лет назад, и не выразил большого желания видеть «тайного советника».

Но Пфейффер вышел и тотчас вернулся с Кохом, который чуть ли не в объятия заключил гостя. Любезности эксцеленце не было предела. Он водил Мечникова по лабораториям, знакомил с сотрудниками, показывал клинику, а в заключение сказал, что хочет познакомить его со своей супругой и приглашает на обед.

Что произошло с этим удивительным человеком?

То ли жестокий удар, вызванный провалом туберкулина, сделал его мягче; то ли героические опыты, которыми Мечников «защитил» его «запятую», вызвали в нем нечто вроде чувства благодарности; то ли молодая супруга (Кох развелся с первой женой и женился на актрисе Гедвиге Фрейберг) благотворно влияла на него?..

Вернувшись в Париж, Мечников увидел, что свершилось наконец то, о чем давно мечтали все сотрудники института.

Газеты писали о новом успехе науки, о величии французского гения; «Фигаро» объявила подписку в пользу Пастеровского института для приготовления противодифтерийной сыворотки, и деньги уже начали поступать.

…Когда Беринг открыл противодифтерийный антитоксин, казалось, что вот-вот будет создано средство, предупреждающее дифтерию. Но опыты показали, что предохраняющее действие антитоксина кратковременно. Уже через одну-две недели «предохраненные» свинки гибли от дифтерии так же, как и контрольные. Тогда Беринг решил лечить антитоксином уже заболевших животных и добился успеха. Но до лечения людей было еще далеко. Нужно было получить антитоксин из крови не морских свинок, а более крупных животных. Беринг стал заражать дифтерией кроликов, собак, овец и испытывать вырабатываемые ими антитоксины. Вскоре опыты он перенес в клинику и спас многих, казалось бы, обреченных детей. Но результаты были нестабильны. Иногда сыворотка помогала, иногда — нет. Запасы ее были невелики, и стоила она дорого.

И тут инициативу вновь перехватил Ру. Ему пришла в голову счастливая мысль использовать для получения антитоксина лошадей.

Институт был настолько беден, что первых двух животных ученому пришлось купить на собственные деньги. Но эти-то лошади и привели его к успеху.

В пылу «патриотических» чувств газеты приписывали все заслуги Ру, забыв о Беринге. Когда возмущенный Пастер напустился на одного репортера за то, что он написал неправду, тот спокойно ответил: «Ах, дорогой учитель, правда ведь не интересует публику».

Но публику интересовала сыворотка; подписка дала институту миллион франков.

Наконец-то можно было вздохнуть спокойно. Впрочем, ненадолго. Деньги ушли на приобретение участка напротив главного здания и строительство на нем инфекционной больницы.

Ученым опять пришлось дорожить каждой свинкой и экономить на лабораторной посуде.

…1 ноября 1894 года у Пастера случился тяжелый приступ уремии. Четыре часа он был без сознания. Родные и сотрудники организовали круглосуточное дежурство, которое длилось несколько месяцев. Не одну ночь скоротал у постели Пастера и Мечников.

Весной старому ученому стало лучше. Родные увезли его на дачу в Вильнев-л'Этан. Здесь Пастер проводил каждое лето, возвращался всегда окрепшим, и когда он вновь отправился в Вильнев-л'Этан, «то никому не могло прийти в голову, что он более не вернется в Париж», как вспоминал Мечников.

В начале сентября Илья Ильич получил письмо от Ру, который писал, что состояние учителя внушает тревогу. Илья Ильич тотчас поехал повидать Пастера. Великого старца он нашел в саду, под сенью раскидистого темно-красного бука. Против ожидания Пастер был бодр, оживлен, много смеялся. Успокоенный Мечников вернулся в Париж, но уже через несколько дней старику опять стало хуже. Кровоизлияние в мозг приковало его к постели, и он тихо скончался в 4 часа 40 минут дня 28 сентября 1895 года…

Смерть «спасителя человечества», оказавшего ему столько добра, острой болью отозвалась в душе Мечникова, и он утешался лишь сознанием того, что наука от этого, в сущности, ничего не потеряла, ибо для нее Пастер умер уже несколько лет назад.

Директором института стал Пьер-Эмиль Дюкло.

Химик по специальности, он начал с того, что основал большое отделение биологической химии и лаборатории по изучению пивоварения и сельскохозяйственных проблем. «Главнейшая же задача института — изучение инфекционных болезней, — вспоминал Мечников, — была отодвинута им на задний план. Бактериологические лаборатории, не пользуясь достаточными средствами, должны были кое-как влачить существование».

Дюкло в институте появлялся редко. Он много болел, а в промежутках между болезнями все силы отдавал общественной деятельности. Текущие дела вел заместитель директора Эмиль Ру, и ему, как мог, помогал Мечников.

Общие заботы еще больше сблизили друзей. Они взяли за правило видаться ежедневно, для чего даже выработали особый ритуал: каждый день в одно и то же время Ру приходил в лабораторию Мечникова пить молоко.

Издав в 1891 году свои «Лекции по сравнительной патологии воспаления», Мечников был уверен, что и другие разделы фагоцитарной теории не замедлит выпустить в свет. Но достижения сторонников гуморального направления потребовали от него новых углубленных исследований.

Роль аллексинов и антитоксинов в иммунитете становилась все более бесспорной. Примиренческая позиция Бухнера, утверждавшего, как мы помним, что аллексины поступают в плазму крови из фагоцитов, не устраивала Мечникова. Илья Ильич утверждал, что аллексины находятся внутри фагоцитов и только в тех редких случаях, когда фагоциты разрушаются (как в «пфейфферовском эффекте»), аллексины изливаются наружу и делают бактерицидной жидкую часть крови.

Чтобы доказать эту гипотезу, Мечников поручил одному из своих учеников, талантливому бельгийцу Октаву Жангу, поставить соответствующие опыты. Жангу на центрифуге отделял клетки крови от ее жидкой части, причем клетки оставались неповрежденными. Сыворотка при этом не уничтожала микробов даже в пробирке. Казалось, гипотеза доказана. Однако как только данные Жангу появились в печати, другие ученые проверили их и результатов не подтвердили. Хотя Листер называл идею Мечникова о том, что фагоциты есть главное средство защиты организма, «великой истиной», сторонники гуморальной теории имели право стоять на своем.