В час пополудни посетил нас английский миссионер Нот, прибывший на острова Общества с капитаном Вильсоном в путешествии его в 1797 году. С того времени Генри Нот безотлучно на сих островах просвещает жителей христианскою верою. Он сказал нам, что король едет на шлюпы; для каждого из нас видеть его было любопытства достойно; все стремились к шкафуту, повторяя: «вот он едет». Двойная лодка, в которой сидел король, приближалась медленно; на высунутых горизонтально передних частях сей лодки (подобных утиным носам) был помост и на сем месте сидел Помари.[282] Сверх коленкоровой белой рубахи на нём был надет кусок белой ткани, в которой проходила голова сквозь нарочито сделанную прорезь, а концы висели книзу, сзади и спереди. Нижняя часть тела завёрнута была куском белого коленкора с поясницы до самых ступней. Волосы спереди острижены, а задние от темя до затылка свиты в один висячий локон. Лицо смуглое, впалые чёрные глаза с нахмуренными густыми чёрными бровями, толстые губы с черными усами и колоссальный рост придавали ему вид истинно королевский.

На задней части лодки под крышею, наподобие верха наших кибиток, сидела королева, десятилетняя её дочь, сестра и несколько пригожих женщин. Королева была завёрнута от грудей до ступней в белую тонкую ткань, сверх которой на-брошен, наподобие шали, кусок белой же ткани. Голова обстрижена и покрыта навесом из свежих кокосовых листьев, сплетённых наподобие употребляемого у нас зонтика для защиты глаз от яркого света. Приятное смуглое лицо её украшалось зоркими маленькими глазами и маленьким ртом. Она среднего роста, стан и все части тела весьма стройны, от роду ей 25 лет, имя её Тире-Вагине. На дочери было европейское ситцевое платье, на сестре одежда такая как на королеве, с тою разностью, что пестрее. Свита состояла из нескольких пригожих девушек. Все прочие женщины также были в белом или жёлтом платье с красными узорами, похожими на листья, и, равно как и все островитяне, имели на голове зелёные зонтики, сплетённые из свежих листьев. Гребцы сидели на своих местах и гребли малыми вёслами.[283] Расстояние от берега было не велико, лодки скоро пристали к шлюпу «Восток». Король взошёл первый, подал мне руку и подождал на шкафуте, доколе взошло всё его семейство. Я пригласил в каюту, и они сели на диваны. Король повторял несколько раз рушень, рушень (русские, русские), потом произнес имя Александра и, наконец, сказав: «Наполеон», — засмеялся. Сим, конечно, он желал выразить, что дела Европы ему известны. Королева, сестра её и прочие девушки осматривали все, между тем пальцы их были также заняты: они ощупывали материи на диване, стульях, сукно и наши носовые платки.

Миссионер Нот, зная совершенно отаитянский язык, сделал нам одолжение, служил переводчиком в разговоре с королём. Я пригласил его отобедать с нами, извиняясь, что будет мало свежего, а всё солёное. Король охотно согласился остаться и, улыбаясь, сказал: «Я знаю, что рыбу всегда ловят при берегах, а не на глубине моря». За стол сели по приличию: первое место занял он, по правую его сторону королева, потом Нот и Лазарев, по левую сторону дочь и я. Сестра королевы не рассудила сесть за стол, а избрала себе место у борта по удобности, она нянчила маленького наследника островов Общества. Король и все его семейство ели охотно и запивали исправно вином. Как вода у нас была из Порт-Жаксона, следовательно, не совсем свежая, то король приказал одному островитянину подать кокосовой воды; островитянин, принеся кокосовых орехов, искусно отбил молотком верхи оных, и король, который пил воду, смешивая с вином, при сем беспрестанно обтирал пот, катившийся с здорового лица его. Когда пил несмешанное вино, при каждом разе, по обряду англичан, упоминал чьё-либо здоровье, наклоняя голову и касаясь рюмкой о рюмку. Отобедав, спросил сигарку, курил и пил кофе. Между тем приметил, что художник Михайлов его срисовывает украдкою; чтоб он был покойнее, я подал ему мой портрет, нарисованный Михайловым. Он изъявил желание, чтобы его нарисовали с сим портретом в руке; я ему отвечал, что ежели желает быть нарисован, держа чьё-либо изображение, я дам несравненно приличнейшее, и вручил ему серебряную медаль с изображением императора Александра I, чем он был весьма доволен.

В то время, когда художник Михайлов рисовал с Помари, королева взяла грудного сына своего от сестры, кормила его грудью при всех, без малейшей застенчивости. Из сего видно, что на острове Отаити матери не стыдятся кормить детей грудью при зрителях и исполняют нежнейшую свою обязанность.

Я повёл короля в палубу, показал в деке пушки, канаты и прочие вещи и тогда же велел ему салютовать пятнадцатью выстрелами. Он был крайне доволен сею почестью, однако ж, при каждом выстреле, держа мою руку прятался за меня.

После обеда посетили нас главный секретарь короля Поафай, его брат Хитота (которого считают хорошим военным начальником) и один из чиновников — хранитель общественного кокосового масла, собираемого в пользу Библейского общества. Каждый из сих моих гостей, когда случалось быть со мною наедине, уверял, что он истинный мой друг, и потом просил или носового платка, или рубахи, ножика, топора; прежде всего, я дал им по серебряной медали и не отказывал ни в чём, ибо имел много разных вещей, назначенных единственно для подарков и вымена съестных припасов. Вельможи сии предпочитали грок обыкновенному тенерифскому вину, вероятно, по той причине, что крепость выпиваемого ими грока зависела от их произвола.

В 5 часов подъехала другая королевская лодка, на коей привезли мне от Помари подарки, состоящие из четырёх больших свиней, множества кокосовых орехов, толчёного ядра сих орехов, завёрнутого в листья хлебных плодов сырых и печёных, коренья таро и ямсу печёного, бананов обыкновенных и горных, отаитских яблоков и несколько сахарного тростника. Не имея почти ничего свежего, кроме неприятных с виду куриц, оставшихся от похода, которые одна у другой вышипали перья и хвосты, мы вдруг чрезвычайно разбогатели, ибо ко множеству вымененных съестных припасов присоединились полученные в подарок от короля, и даже нас затеснили и занимали много времени на убирание оных. Таковое изобилие во всём и приязненное обхождение отаитян весьма понравилось нашим матрозам. Они с островитянами непрестанно брали друг друга за руки, повторяя: «юрана, юрана!», что означает приветствие.

В 6 часов вечера король отправил королеву и всех к ней принадлежащих на своей двойной лодке, а сам еще остался; все островитяне разъехались. Когда совершенно стемнело и Помари пожелал возвратиться на остров, я изготовил свой катер, назначил лейтенанта Демидова на руль, велел поставить два зажженных фальшфейера на нос катера для освещения. При прощании король меня просил, чтоб положил бутылку рому в катер, и сказал мне, что у него на острове делали ром и могут делать много, но как отаитяне употребляя крепкий напиток, беспокойны, то он вовсе запретил приуготовлять ром, невзирая, что сам принадлежит к числу первых охотников до сего напитка. При отбытии катера от шлюпа, зажгли на носу оного два фальшфейера и тотчас для увеселения короля пустили 22 ракеты; некоторые были с звёздочками.

Лейтенант Демидов по возвращении сказал мне, что катер пристал за мысом Венеры прямо против дома короля, который был сим весьма доволен, просил лейтенанта Демидова несколько подождать и вскоре сам явился с подарками; отмерил ему восемь, а каждому гребцу по четыре маховых сажени отаитской материи, сделанной из коры хлебного дерева.

23 июля. Еще солнечные лучи не осветили мачт наших, а уже со всех сторон островитяне на лодках, нагруженных плодами, старались каждый наперёд пристать к шлюпу. Но как нам нужен был простор, чтобы заняться вытягиванием стоячего такелажа, — островитяне весьма стесняли нас на шлюпе и могли мешать производству работ, — то для избежания сего я приказал клерку Резанову взять разного рода вещей на ялик, оттянуться за корму и там производить мену. На шлюп велел впускать только одних почётных господ Эри.[284] Сим средством отвлекли мы стечение народа за корму; там окружали ялик разные лодки, наполненные островитянами обоего пола; все старались променять свои вещи по желанию.