С. Н. Хрущев:

— Это был момент, за которым могло последовать непоправимое. Поэтому особенно ценно проследить, как мы тогда, в 1956 году, продвигались к грани и как остановились на самом краю. На вопрос отца Маршал Советского Союза и Маршал Войска Польского бывший сталинский узник и герой войны Константин Константинович Рокоссовский ответил: «Польские войска сейчас не все послушают моего приказа, но… есть части, которые выполнят мой приказ. Я — гражданин Советского Союза и считаю, что надо принять меры против тех антисоветских сил, которые пробиваются к руководству. Жизненно важно сохранить коммуникации с Германией через Польшу». Так что у поляков были все основания сомневаться.

Н. С. Хрущев:

— Наши силы в Польше были невелики. С нами в Варшаву приехал Конев, он в то время командовал войсками Варшавского пакта и был нам необходим. Через маршала Конева мы приказали, чтобы советские войска в Польше были приведены в боевую готовность. Через некоторое время мы приказали, чтобы одна танковая дивизия подтянулась к Варшаве. Конев отдал приказ и доложил, что войска снялись и танковая дивизия движется в направлении Варшавы.

Аналогичные распоряжения отдал еще верным ему войскам маршал Рокоссовский.

Конечно, это не осталось незамеченным поляками. Варшава начала лихорадочные приготовления к обороне, а на Гомулку выпала миссия попытаться отвести танковые экипажи.

Заседание было бурное, нервное. Хрущев отчаянно спорил с поляками. И тут к нему направляется Гомулка и очень нервно заявляет:

— Товарищ Хрущев, на Варшаву движется ваша танковая дивизия. Я вас прошу дать приказ остановить движение и не вводить ее в город. Вообще лучше, чтобы она не подходила к Варшаве. Я боюсь, будет совершено непоправимое.

Очень нервно Гомулка и просил, и требовал. Гомулка — экспансивный человек, у него пена на губах появилась. Выражения он употреблял очень резкие.

Завадский информировал Хрущева, что идет антисоветская агитация среди рабочих Варшавы. Заводы вооружаются. Ситуация сложилась очень тяжелая. Приехавшие из Москвы, собственно говоря, оказались пленниками.

Опять слово взял Гомулка, и своим выступлением Хрущева очень подкупил. Говорил он горячо:

— Товарищ Хрущев, я вас прошу, остановите движение войск. Произойдет непоправимое! Вы думаете, что только вы нуждаетесь в дружбе с польским народом? Я, как поляк и коммунист, заявляю, что Польша больше нуждается в дружбе с русскими… Разве мы не понимаем, что без вас не можем существовать как независимое государство? Все будет в порядке. Не допустите, чтобы ваши войска вошли в Варшаву. Тогда будет трудно контролировать события.

Был объявлен перерыв. Приехавшие из Москвы собрались своей делегацией и обсудили вопрос вместе с Рокоссовским. Хрущев проникся доверием к словам Гомулки. Он ему и раньше верил. Несмотря на его вспыльчивость и резкость, в его словах была искренность…

Хрущев говорит:

— Товарищи, я Гомулке верю, верю как коммунисту. Ему трудно. Сразу он этого не сделает. Но постепенно, если мы выразим ему свое доверие, отведем наши войска, дадим время, то Гомулка сможет справиться с теми силами, которые сейчас стоят на неверных позициях.

Все согласились, и Хрущев отдал Коневу приказ остановить продвижение советских войск к Варшаве. Потом Хрущев объяснял, что эти войска и не двигались к Варшаве, а проводили свой военный маневр и, выполнив его, остановились в том пункте, который был им назначен. Конечно, никто не поверил хрущевским объяснениям, но все были довольны, что войска остановились. Обстановка разрядилась. Поляки поняли, что с московской делегацией можно договориться. Ввод советских войск в Варшаву действительно мог быть непоправимым. Это породило бы такие трудности, что невозможно себе представить, куда бы можно зайти.

Хрущев считал, что положение спас Гомулка. Остальное было второстепенным. Выдвижение на пост первого секретаря Гомулки у Хрущева не вызывало возражений.

Дальнейшее пребывание советских высших руководителей в Польше перестало быть необходимым. Они распрощались и улетели домой.

13 ноября министр национальной обороны Польши маршал Войска Польского Константин Рокоссовский подал в отставку со всех постов. Польское правительство на прощание наградило военачальника орденом и, не мешкая, отправило в Советский Союз. На его место назначили лишь недавно вышедшего из тюрьмы Марианна Спыхальского.

Почти одновременно вспыхнули волнения в Венгрии.

16 октября 1956 года будапештские центральные газеты опубликовали письмо Имре Надя и постановление Политбюро ЦК Венгерской партии трудящихся о восстановлении в партии И. Надя «в связи с тем, что хотя он совершил политические ошибки, но они не делали обоснованным его исключение из партии». Постановление об исключении Имре Надя из партии от ноября 1955 года отменялось. Тогда Ракоши взял верх, теперь времена поменялись.

Хрущев, по словам его сына Сергея, лично ничего не имел против Имре Надя. Их знакомство началось давно. Еще со сталинских времен ему запомнились яростные стычки между Ракоши и Надем по крестьянскому вопросу. Имре Надь и тогда числился в «ревизионистах», выступал против поголовной насильственной коллективизации, за предоставление ограниченной свободы крестьянину, склонялся к нэпу. Дело доходило до оскорблений, Ракоши обвинял Имре Надя в измене, но Сталин только посмеивался. Видимо, у него имелись свои расчеты: свара внутри венгерского руководства его устраивала, а в «перерожденчество» Имре Надя он не верил.

Наверняка, у Сталина имелись основания не причислять Имре Надя к людям, вызывающим опасения, не хотел он отдавать его на расправу вместе с другими, не потрафившими ему венгерскими лидерами. Такими, как Ласло Райк и многими, многими другими. Правда, Сталин и не встал открыто на его защиту, когда Имре Надя за правый уклон в 1949 году исключили из Политбюро. Промолчал. Но тронуть не дал.

В 1949 году Имре Надя переместили с поста министра сельского хозяйства на место председателя парламента и попутно назначили ректором сельскохозяйственного института. Там он пробыл недолго, его карьера, в отличие от других «уклонистов», стала выправляться. А в 1952 году Надь занял прежнее министерское кресло в расширившем функции ведомстве — министерстве сельского хозяйства и снабжения.

По случаю смерти Сталина Имре Надь произнес прочувствованную речь о великом вожде, продолжал его верноподданнически цитировать, а после своего исключения из партии, уже в 1955 году, обвинил обидчиков в проведении антисталинской политики.

В те годы Хрущев провозгласил «невмешательство» в происходившие в дружеских странах дела. Конечно, это «невмешательство» носило своеобразный характер, являлось слепком со своего времени. Большим шагом вперед считалась отмена утверждения в Москве любого назначения на мало-мальски серьезный пост. Этим достижением Хрущев чрезвычайно гордился. Старался он не влезать и во внутренние свары. Хотя это далеко не всегда удавалось. Терпящая поражение сторона бежала в Москву за помощью, а победители стремились там же закрепить свои успехи.

Созвучие политики, проводимой Хрущевым, и идей, выдвигавшихся Имре Надем, становилось все более синхронным. Очевидно одно — в середине октября, как и раньше, Хрущев еще не видел в Имре Наде врага.

Начавшаяся 23 октября студенческая демонстрация в Будапеште, проходившая под лозунгами, требовавшими отставки тогдашнего венгерского руководства и прихода к власти Имре Надя, оказалась для Хрущева неожиданной. Хрущев-младший не знал, о чем докладывал советский посол Андропов. Сейчас многие отдают дань его проницательности, проявленной в тот период, но не приводят конкретных документов. Хрущев-младший знает одно: гром грянул, конечно, не с ясного неба, тучи давно заволокли горизонт, но в Москве не ждали бури. Ситуация оценивалась как напряженная, но не более чем в предыдущие дни.

Если для Хрущева-старшего происшедшее требовало принятия чрезвычайных мер, то Хрущева-младшего сам факт демонстрации против социализма, против народной власти просто потряс. До сих пор слово «демонстрация» ассоциировалось у него лишь с парадным верноподданническим шествием в дни праздников. А тут еще в газетах появились зловещие сообщения об «антинародной авантюре в Будапеште», сопровождаемой грабежом магазинов и битьем стекол. О перестрелке у здания венгерского радио не упоминали.