Случай с мальчиком-аутистом из «Линий на песке» демонстрирует, что, принимая решения, мы должны учитывать их результаты не только для пациента, но и для других людей. Невозможно представить, что испытывает человек с такой формой аутизма, и все же разумно было бы предположить, что даже такая жизнь предпочтительнее смерти. Настоящая трудность — оценить, что лучше для его родителей. Если мальчик умрет, это, безусловно, причинит им боль. С другой стороны, его смерть позволит им начать жить своей жизнью. Если мальчик выживет (как это и происходит в эпизоде), им придется либо по-прежнему отдавать ему все свое время и силы, либо поместить его в специальное заведение. Забота о мальчике осложняется тем, что он не способен на эмоциональную привязанность и родители не получают ответа на свою любовь. На них лежит огромный груз. Поручив ребенка опеке специального заведения, они избавятся от этого груза, но будут испытывать сильную эмоциональную боль.

Хаус, похоже, считает, что для всех вовлеченных в ситуацию будет лучше, если мальчик умрет. Он думает, что страдания родителей перевешивают положительные эмоции ребенка. Хаус вообще не верит, что интеллект мальчика позволяет ему испытывать хоть какое-то удовольствие. Такая позиция соответствует мировоззрению нашего мизантропа — вспомните его рассуждения в эпизоде «Положение плода» (3/17): Хаус не считает, что плод (он отказывается называть его «ребенком») вообще следует брать в расчет. Для него жизнь еще нерожденного человека, как и жизнь аутиста, не имеет особой ценности. Конечно, из этого не следует, что Хаус поддержал бы убийство ребенка, он просто думает, что наилучший возможный результат в этом случае не может быть достигнут. Уилсон, как и следовало ожидать, занимает другую сторону. Он считает, что смерть мальчика стала бы большим эмоциональным бременем для родителей, чем его жизнь.

В описанных случаях, как и во многих других, Хаус, может быть, и не добился лучших из возможных результатов, но, как говорит Кадди Триттеру: «Он спасает намного больше жизней, чем теряет».

Но действительно ли Хаус заинтересован в достижении лучших из возможных результатов для всех участников ситуации?

Может, и нет. Главная причина апелляций Хауса к положительным последствиям своих поступков в том, что он знает: такой ответ удовлетворит человека, перед которым ему приходится оправдывать свои действия. Хаус всегда старается быстро и эффективно убрать со своего пути любое препятствие. Если бы Кадди волновал больничный бюджет, Хаус доказывал бы ей, сколько денег они сэкономят в перспективе. Если бы Уилсона занимало развитие медицины, он упирал бы на то, что это поможет получить новую информацию.

Кажется, по-настоящему Хауса интересует только решение головоломки — постановка правильного диагноза, и только по чистой случайности оно почти всегда полезно для пациента. Но даже если так, даже если он порой не достигает цели, даже если им руководят эгоистические соображения — в большинстве случаев его действия ведут к получению наилучших результатов из возможных. Нравственный человек не перестает быть нравственным, если он допустил одну или две ошибки, — даже самым лучшим из нас, таким, как мать Тереза или Махатма Ганди, доводилось совершать поступки, последствия которых оказывались далеко не благими. Скорее бездействие человека может дать основания усомниться в его нравственности.

Однако вспомним эпизод «Один день, одна комната»: жертва изнасилования приходит в больницу и попадает на прием к Хаусу. Ее случай не представляет для доктора загадки. Если бы Хаус интересовался только головоломками, он отказался бы даже разговаривать с девушкой и сразу перешел бы к следующему больному. Он и в самом деле начинает с того, что пытается передать пациентку другому врачу, но только потому, что считает себя неподходящим для нее собеседником, а не потому, что ему неинтересно с ней говорить. После того как девушка глотает пригоршню таблеток, только чтобы поговорить с Хаусом, он соглашается. Но диагност не просто говорит с ней, он старается помочь: ему посоветовали расспросить о случившемся, и он пытается подтолкнуть ее к этой теме. Когда она старается перевести разговор на другую, Хаус теряется. Не зная, как ответить ни на один из ее вопросов, он дает ей снотворное, чтобы выиграть время, и просит у всех совета. Снова и снова, вместо того, чтобы уйти, он старается помочь. Наконец она начинает говорить об изнасиловании. Казалось бы, цель достигнута, но Хаус расстроен тем, что довел девушку до слез и заставил вновь пережить случившееся.

Правда, наш доктор нечасто помогает пациентам, не представляющим для него медицинской загадки. Но и одного примера достаточно, чтобы мы задумались. Может, не стоит торопиться с выводом, что Хаус — безнравственный человек. Может, в своих поступках он действительно руководствуется нравственными целями, несмотря на видимость обратного. Правду знает только сам Хаус.

Кеннет Эренберг.

ХАУС ПРОТИВ ТРИТТЕРА: СТОЛКНОВЕНИЕ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО И ПРАКТИЧЕСКОГО АВТОРИТЕТА

В эпизоде «Без ума от любви» (3/5) мы встречаемся с Майклом Триттером, который будет определять развитие событий всего третьего сезона. Триттер приходит в больницу с жалобой на сыпь в паху. Хаус сразу ставит диагноз: раздражение. Причина — повышенная сухость кожи, побочное действие антиникотиновой жвачки, которую Триттер постоянно жует (ирония, которую мы оценим позже). Пациент требует, чтобы Хаус взял мазок; диагност, которому все и так ясно, отмахивается. Происходит неприятная сцена, и все заканчивается тем, что врач ставит ректальный термометр и уходит из больницы, сделав вид, что просто забыл о нем. Позднее Хауса вызывают в кабинет Кадди, где Триттер ждет от него извинений. Хромой диагност (естественно) отказывается, пострадавший говорит, что ожидал этого и на самом деле заинтересован не в хаусовом покаянии, а в том, чтобы унизить его в ответ. В конце эпизода Триттер, оказавшийся полицейским детективом, арестовывает своего обидчика за хранение наркотиков.

Чем лучше мы узнаем Триттера, тем больше находим у него сходств с нашим любимым доктором (оба свято верят в свою правоту, идут до конца, готовы игнорировать правила… у них даже выражение общее — «Все врут»). Это сближение столь разных людей поднимает философский вопрос, который мы и рассмотрим в этом эссе.

Все мы с детства сталкиваемся с двумя видами авторитета. Первый основан на компетентности: мы должны верить и следовать советам человека, потому что он лучше разбирается в каком-то предмете. Представителей этого вида авторитета мы видим в аналитических телепрограммах и в суде — в роли экспертов, дающих заключение по тому или иному вопросу. Человек, обладающий вторым видом авторитета, требует подчинения просто потому, что у него есть право нас контролировать. С таким авторитетом мы сталкиваемся, когда дорожный регулировщик говорит: «Проезжайте, проезжайте, не задерживайтесь». Родители представляют особую комбинацию обоих типов авторитета.

Хаус — непревзойденный специалист в области диагностики. В этом качестве он представляет первый вид авторитета, который американские философы называют «теоретическим», а европейские — «эпистемическим». Причина такого названия в случае с Хаусом более чем очевидна. Члены его команды помогают ставить диагнозы, предлагая собственные гипотезы.

Но только Хаус решает, какие из них стоит проверить, а какие изначально ошибочны. У нас есть достаточные основания верить в его компетентность. Это авторитет знатока.

Триттер, похоже, не является знатоком ни в одной конкретной области (даже, как мы увидим, в области права) и представляет в чистом виде второй тип авторитета, который философы называют «практическим» («деонтическим»), или «авторитетом должности». Когда Триттер приказывает Хаусу остановиться, предполагается, что Хаус подчинится просто потому, что приказ исходит от полицейского. Такой авторитет почти всегда подкрепляется реальной или подразумеваемой угрозой того или иного рода. Именно угроза наказания характерна для самых распространенных форм практического авторитета: авторитета закона, родителей и начальника, или «авторитета санкции» (так, на работе от нас ожидают исполнения распоряжений вышестоящего только потому, что он занимает такую должность, иначе нас уволят).