Базарный нищий, звали его Пекат, возликовал, получив в награду за молчаливое усердие пятьсот драхм; с такими деньгами он мог бы припеваючи прожить три года, а при его неприхотливости и все четыре, вовсе не появляясь на рыночной площади, где в самый удачный день попрошайке перепадало не больше одного обола* . Однако, наутро, спровадив гостей и зарыв деньжата поглубже в землю, он, прихрамывая, поплелся к насиженному месту.

* городской совет

* название греческой общины

* 1 греч. стадий = 177, 6 м;

* ныне Лион

* при Августе была учреждена государственная почта, пользовались почтой чиновники, послы, военные. Право удостоверялось подорожной - две навощеные дощечки, сложенные вместе; в них был помечен год, стояло имя принцепса и была приложена его печать, по дорогам стояли станции, где меняли мулов.

* у греков Бог подземного ада

* египетская монета низкого достоинства

Глава 15.

Спеши, медленно.

- Помнишь того либурнийца с лицом разбойника, что доставил тебя на своем быстроходном судне в Мемфис?

Леонидис и Анций, насытившись обедом в шесть перемен, возлежали на деревянных кушетках с изогнутыми ножками, обитыми медью.

- Разве то был не пират? - удивился Анций.

- Его зовут Бурсен и ты отчасти прав - одно время он занимался морским разбоем, как и большинство либурнийцев. Но давно уже нашел для себя другой способ зарабатывать на жизнь и скажу тебе, дорогой Анций, способ куда более надежный и не менее прибыльный. Он перевозит ценности, владельцы которых избегают огласки, не любят быть на виду и готовы хорошо заплатить не любопытному капитану, у которого есть хорошее суденышко. Спрос же на его услуги велик - сегодня все продается и все покупается. К моей глубокой печали и мои соотечественники, рискуя навлечь на свои глупые головы гнев Богов, пустились в бесстыдное торгашество - некоторые отчаянные молодцы разоряют храмы в разрушенных войной городах и переправляют за море священную утварь, картины, статуи, все, что попадает в их нечестивые руки.

- Они несомненно заслуживают кары, но, надеюсь, ты мне хотел сообщить не об этом, когда посылал за мной столь спешно курьера?

- Видят Боги, я никогда не тревожил тебя понапрасну и будь уверен, что и на этот раз ты проделал долгий путь не впустую.

- Уже уверен, - улыбнулся Анций.

- Недавно, в Антиохии, я встретил Бурсена. На среднем пальце его руки сверкал поразительной величины изумруд, это был необыкновенный камень в золотой оправе с тонким изображением пальмовой ветви, какую изображают на иудейских сиклях* . Признаться, некогда мне приходилось иметь дела с Бурсеном, о которых теперь я вспоминаю с большой неохотой и, будь уверен, Анций, тебе был бы неинтересен этот рассказ, а упомянул я о своих давних сношениях с Бурсеном лишь для того, чтобы подчеркнуть, что между нами нет секретов, во всяком случае, Бурсен не видит причин таиться от меня, - сообщил Леонидис, не пытаясь скрыть лукавого удовольствия, - так вот, увидев этот камень, поразивший меня, я конечно не удержался от восхищения и получил в ответ занимательную историю. Несколько лет тому назад, когда на месте Кесарии стояла еще Стратонова Башня, а гавань была тесной, как клетушка бедняка в доходном доме и узкой, как лутрофор* , к Бурсену, очутившемуся там по причинам непредсказуемости вольной жизни, подошли двое. Были они молоды, почти подростки, так что капитан засомневался: стоит ли иметь с ними дело? Юноши уклончиво объяснились, избегая всяческих подробностей и, заметив колебания на лице либурнийца, предложили ему залог - этот самый перстень, прибавив, что по окончании предприятия будет он вознагражден с щедростью воистину царской. При этом, как припомнил Бурсен, они весело рассмеялись, что чуть было не навело его на подозрение: не задумали ли эти по виду лихие парни обойтись с ним каким-нибудь нечестным образом. Поняв свою оплошность, юноши долго извинялись и в конце концов им удалось убедить Бурсена в серьезности и основательности своих намерений. Они сказали, что погрузятся ночью, что будет их пятеро и что доставить их следует к берегам Мавретании. К ночи поднялся ветер, но молодые люди уже взошли на судно и разместили свой груз - пять объемистых и, судя по всему, тяжелых мешков, сшитых грубо и неумело из воловьей кожи. Бурсен попытался отложить выход в море, но один из юношей, ловко развязав мешок, вытащил золотой сосуд несравненной красоты и преподнес его капитану. Бурсен решил рискнуть, но ему да и всем остальным не повезло: налетевший в открытом море ураган перевернул судно. В темноте люди дрались за каждый обломок дерева, все перемешалось, все орали и нещадно ругались. Бурсену удалось зацепиться за бревно и выплыть. Когда рассвело он обнаружил, что поблизости никого больше нет, а на горизонте виден берег. Вместе с людьми затонули и сокровища, Бурсен уже не сомневался, что в мешках из воловьей кожи находились сокровища. Все, что у него осталось после этого приключения - так это перстень и врезавшийся в память истошный крик одного из тонущих: Цаддок, Цаддок, спаси Цаддок!

При упоминании этого имени Анций подпрыгнул, он живо представил себе иерусалимский театр, самоуверенного юношу и даже точно припомнил слова, произнесенные им с пренебрежительной и какой-то скрытой угрозой: "Ты, римлянин, все равно не поймешь меня и моих устремлений, но я надеюсь, что когда-нибудь ты еще услышишь обо мне и моих соратниках". Юный пророк разумеется имел в виду что-то другое, а не подобную историю, повествующую скорей о бесславном конце разбойничьего сообщества, разбойничьего вне всяких сомнений и успевшего обобрать кого-то до нитки. Кого-то? Или… А если это были сокровища из гробницы царя Давида? По времени все сходится… И искушение Цаддока высказаться загадочно приобретает внятный мотив: он по-видимому тогда, в театре, не смог отказать себе в своеобразном удовольствии, удовольствии от превосходства, какое обычно имеет осведомленный человек, общаясь с менее осведомленным. Понятным становится и дерзкий намек на "царскую щедрость", развеселивший юнцов своим двойным значением и встревоживший Бурсена.

- Я думаю, дорогой Анций, не из гробницы ли царя Давида эти сокровища? - понизил голос Леонидис и вытянул руку, разжимая смуглый кулак. На его ладони, искрясь и переливаясь, лежал перстень, - Мне пришлось раскошелиться, Бурсен затребовал двести тысяч и ни за что не хотел уступать, из него мог бы выйти преуспевающий ростовщик.

- Не беспокойся, ты получишь за перстень вдвойне, а если подтвердится, что он из гробницы, то можешь еще рассчитывать и на благодарность Ирода, поверь, скупится он не станет.

Первоначальное волнение осело, как оседает взболтанный мед в чаше с виноградным соком. Анций хладнокровно рассматривал перстень и почти не сомневался, что он из гробницы царя Давида, но без живого Цаддока или хотя бы одного из его товарищей, этот изумруд может легко превратиться из выгодного для Ирода доказательства в улику, обладающую обратной силой - немедленно распространятся слухи об изворотливости царя Иудеи, отвлекающего от себя подозрения лживым свидетельством невиновности. А, похоже, спастись удалось только Бурсену. Сведения, которыми располагал Анций, убеждали в том, что вместе с судном затонула лишь часть похищенного: все сокровища было бы невозможно упрятать в пять мешков. Тогда где остальное и были ли у погибших злоумышленников сообщники? Трагедия на море разыгралась несколько лет тому назад и Анций подумал, что вряд ли теперь поиск случайных очевидцев принесет результаты, но тем не менее решил обязательно наведаться в Кесарию: иногда находишь доказательства там, где их не ждешь. Грабители намеревались высадиться в Мавретании, во владениях Юбы Нумидийского и, со слов Ирода, его малопривлекательной жены - Селены, чье родство, изгибаясь причудливо как ветвь смоковницы, сращивалось с могучим древом Октавиев. Значит, у похитителей был расчет продать сокровища какому-нибудь мавретанскому богатею, расчет явно небезосновательный, расчет, за которым угадывается предварительный сговор. Кто этот таинственный покупатель? Не сам ли мавретанский владыка?