К удивлению Ушакова, француз подробно указал, какие орудия, калибром и количеством стоят на многих из названных судов. Когда флот выходил в Черное море, один линейный корабль за неисправностью не смог идти в поход, и разгневанный султан приказал отрубить голо­ву начальствующему члену при Адмиралтействе.

—   Таки и отрубили? — засомневался Ушаков.

—   Своими глазами сие наблюдал при стечении пуб­лики, сеньор, — улыбаясь, ответил француз.

—   Более ничего в Золотом Роге не приметили по во­енной части? — поинтересовался Ушаков.

—   Смею сообщить, что при мне один линейный ко­рабль и семь или восемь фрегатов отправились в Архи­пелаг, знаю достоверно, что там греческие корсары не дают проходу турецким купцам.

Ушаков знал, что в Архипелаге русские агенты на­нимают греческих моряков с судами для пресечения подвоза зерна в Константинополь.

— Не заметили ли чего примечательного для нас в портах, где побывали в Черном море? — продолжал расспрашивать Ушаков.

Словоохотливый капитан сообщил немаловажные новости.

— На верфях в Синопе стоят на стапелях два кораб­ля. На рейде там стояли два фрегата, на одном из них я побывал. Смею сообщить, сеньор, матросы на нем ник­чемные, половина больные и худосочные. В Самсуне и Анапе одни купеческие суда. Знаю достоверно, что в Суджук-Кале крымский хан высадил войско. Оно предназначено для наступления в Крыму. Слышал в Константинополе, что султан подарил этому хану со­болью шубу и кинжал. Султан обещал, если хан завою­ет Крым, то станет тамошним султаном.

Подробно описав все слышанное, Ушаков отправил рапорт Потемкину. Только успел уехать курьер, в до­мике Ушакова появился Люис Болот.

— Осмелюсь, сеньор, желательно с вами продол­жить знакомство, чувствуя ваше ко мне расположение.

Пришлось вежливо выпроводить незваного гостя, объяснив, что он, Ушаков, правит военную службу и не располагает времени для беседы. «Добро, что уже тем­нело и француз ничего путного не смог рассмотреть в бухте и на рейде», — подумал Ушаков, провожая гос­тя с большой корзиной с вином и угощениями.

На следующий день поневоле пришлось отсылать рапорт о визите француза светлейшему князю.

Потемкин немедля отозвался на донесения Ушако­ва. Отныне в военное время иноземцам запрещалось за­ходить в порты Крыма.

«По обстоятельствам военным, пресекая вход в на­ши Таврические гавани всех иностранных судов, даю о том знать вашему превосходительству ради надлежа­щего и с вашей стороны исполнения, в случае прихода таковых судов, которым объявлять, что по уничтоже­нии теперь торговли, не только чужие, но и наши суда впускать в гавани запрещено, а потому оные и могут плыть куда хотят, не касаясь гаваней наших».

В последний летний день, 30 августа, в Черное море прибыло подкрепление. Построенные на Таганрогских верфях два линейных корабля отдали якоря на Ени-кальском рейде. Отряд привел давний приятель и одно­кашник Ушакова по Морскому корпусу, капитан брига­дирского ранга Павел Пустошкин. На душе у флагмана Севастопольской эскадры полегчало. Возможный де­сант из Суджук-Кале или Анапы встретит отпор отряда кораблей Пустошкина. Не раз предлагал Ушаков князю выйти в море и отвлечь от Лимана турецкую эскадру. Второй месяц в Днепровском устье мельтешил с четырь­мя линейными кораблями Войнович. Боялся сторожив­шего у входа в Лиман капудан-пашу Гуссейна. У турок было преимущество, а Войнович до сих пор не выпускал Севастопольскую эскадру для отвлечения турок.

Наконец Ушаков, получив приказание, сразу вы­шел в море, направился к Тендре и Очакову. Теперь пришла очередь волноваться капудан-паше. В случае одновременной атаки Лиманской эскадры и Севасто­польской эскадры, турки окажутся зажатыми в клещи и вряд ли избегут поражения. Турецкий флагман пред­почел не рисковать и, завидев Севастопольскую эскад­ру, поспешил сняться с якоря и отойти к юго-западу. Ушаков преследовал турок до траверза Гаджибея. Эту крепость русские войска взяли недавно успешным штурмом.

В конце сентября в Севастополе наконец-то обе эс­кадры соединились, и Потемкин приказал выйти в мо-Ре на поиск турецкого флота и атаку неприятеля. От­ныне силы на море уравновесились, а турки, поняв это, поспешили укрыться в бухте Золотой Рог. Кампания 1789 года обошлась без схваток на море. Потемкин еще раз убедился, что Войнович всячески стремился укло­няться от встречи с противником и под его командова­нием флот не выполнит его предначертаний.

В начале ноября соединенная эскадра вошла в Сева­стопольскую гавань. Из ставки Потемкина пришел ре­скрипт князя. Он в который раз пенял Войновичу на нерасторопность и всяческое бездействие. «Вы в конце изъясняетесь, что хорош бы был теперь случай, а я вам скажу, что были случаи и еще будут, но все пропустят-ся. Турки везде биты, боятся имени русского, отдают города казакам, тот же страх в них и на море… но весь триумф нынешний, да и то не от флота».

Минуло две недели, и Потемкин неожиданно вы­звал к себе в ставку, в Яссы, Федора Ушакова. Сообщая об этом флагману Севастопольской эскадры, Войнович, пожалуй, впервые по-настоящему разволновался. Как же так, князь через его голову, неизвестно зачем, вы­зывает к себе его подчиненного… Да к тому же досто­верно знает светлейший, что граф не питает никаких симпатий к Ушакову, а как раз наоборот.

Незаметно промелькнули два зимних месяца, и на­чало развидняться над горизонтом стихии своеобраз­ной, кипевшей страстями человеческими…

В свое время, два десятилетия тому назад, Екатери­на II поставила верховодом над моряками в Средизем­ном море графа Алексея Орлова, сроду не имевшего ни­какого отношения к морскому искусству и вообще к флоту.

За три месяца, иногда ступая на палубу кораблей, прогуливаясь из Ливорно к Архипелагу и обратно, граф кое-как «оморячился» и въехал в историю с титу­лом «Чесменский» на плечах русских моряков…

В августе 1785 года флоты Черного и Азовского мо­рей по указу императрицы стали подотчетны главноко­мандующему, князю генерал-фельдмаршалу Григорию Потемкину. Никогда не слышавшему над головой по­свиста пуль, ни разу не ступавшему на палубу боевого корабля генералу, при нахождении на борту судна, по­жаловала императрица право поднимать на грот-стень­ге кайзер-флаг — символ флотского чина, генерал-адмирала. Что символы! Своему давнему дружку Потем­кину Екатерина бессчетно жаловала тысячи крепост­ных-рабов, поместья, дворцы, драгоценности и деньги, деньги, деньги… Умела она ценить близких людей за радение для возвышения ее славы. Об этом часто рас­суждал современник императрицы в своем узком кру­гу — тайный советник, сенатор, князь Михаил Щерба­тов. «Не рожденная от крови наших государей, славолюбивая, трудолюбивая по славолюбию… Все царствование сей самодержицы означено деяния­ми, относившимися к ее славолюбию.

Множество учиненных ею заведений, являющихся для пользы народной заведенных, в самом деле не суть, как токмо знаки ея славолюбия, ибо если дейст­вительно имела пользу государственную в виду, то, учиняя заведения, прилагала бы и старание об успехе их, но довольствуясь заведением и уверением, что в по­томстве она яко основательница оных вечно почитать­ся будет, о успехе не радела, и, злоупотреблении их не пресекала…»

А что же светлейший князь? Пять лет «командуя» флотом, плавал он вдали от моря, в бумажном половодье.

С началом войны, весьма осторожный на суше, если не сказать больше, он легковесно, залихватски, с це­лью поскорей прославиться на морской стезе, напутст­вовал флот перед первой схваткой с турками: «Где за­видите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни ста­ло, хотя б всем пропасть».

Одним словом пусть флот и сгинет, а ему виктория потребна. Как ни странно, но флот чудом не пропал. Но не в бою, а в схватке с другим, не менее коварным врагом — морской стихией. Только теперь князь начал осознавать, что флот и корабли не слепое оружие в его Руках, а подобие живого организма, создание одухо­творенное. И действуют они не на тверди земной, а в весьма опасной, смертельной подчас среде. Исчез­нут они, и для России на море все дела пойдут прахом.