Трудно с точностью определить, какая часть подобных представлений была объективно полезна в жизни охотников каменного века, какая нейтральна и какая попросту вредна. Да это и не столь важно для понимания облика народа. Важнее здесь другое. Сам факт создания подобного духовного мира свидетельствует о том, что человек не покорялся даже самым грозным, таинственным и труднообъяснимым явлениям, а пытался бороться с ними, дерзко вторгаясь в область непознаваемого, более того, делая открытия и ставя их себе на службу. Смерть охотника или голод были, при всей их повторяемости, чрезвычайными событиями, и в ответ на них использовались экстраординарные меры - магические обряды, заклинания, "тесное" общение с "потусторонними" силами, короче, весь арсенал накопившихся у шаманов средств. При этом магические и реальные меры употреблялись одновременно. Эскимосы не знали, где кончаются первые и начинаются вторые, - они тесно переплетались, отражая нерасчлененность, взаимопроникновение фантастического и реального в мировоззрении гренландцев [57].

Моральные установки эскимосов также имели своим источником жесткую необходимость подчинения членов общины правилам, при условии соблюдения которых эта община только и могла выжить. Когда-то подобные (или схожие) правила были обязательны и для европейцев, однако со временем они менялись вместе со сменой социально-экономических укладов. В Гренландии же, где общество оставалось на уровне каменного века, естественно, застыли в неизменном виде и эти правила. Так, европейцы утратили с веками строгие ритуальные предписания, связанные с приемом пищи, можно сказать, мы стали есть "в вольном стиле". В традиционном эскимосском обществе эти предписания сохранили свою силу, они действительны, как и много веков назад. Зато новые, введенные европейцами понятия кажутся старикам-эскимосам лишенными смысла в отличие от впитанного с молоком матери и во многом необходимого в традиционном обществе кодекса правил предков.

Указанные правила, предписания, табу имели единственную цель - благо коллектива. Закону стойбища должны были подчиняться все; личные интересы индивидуумов ежечасно и ежеминутно приносились ему в жертву. Как весьма многозначительно шутит К. Биркет-Смит, "самостоятельное мышление было еще более редкой птицей в Гренландии, чем на наших широтах". Поэтому в корне неверны утверждения некоторых авторов, которые, касаясь социальных перемен, связанных с победой новых экономических отношений, рисуют старое гренландское общество как в высшей степени гармоничное, гуманное, демократическое и даже сожалеют о его распаде. Законы этого общества были жестоки, а нарушения их часто карались смертью [58].

Наиболее точную оценку степени свободы для каждого члена такого общества дает поэтому не буржуазная наука, нередко склонная призывать к возврату к старому, застывшему, консервирующему традиционные законы и культуру образу жизни, а марксистская, справедливо утверждающая, что в глубинах этого образа жизни "человек в известном смысле был еще более порабощен, чем при рабовладельческом строе... корни того, что называется рабской покорностью, возникли значительно раньше рабства. Это не принуждение, а добровольное подчинение, при котором даже не брезжит помысел или ощущение какого бы то ни было протеста" [59].

Тем не менее было бы ошибкой полагать, что нормы и правила поведения внушались, предписывались исключительно с позиций силы, возможно, гораздо большее значение здесь имело традиционное воспитание. Вначале мать, затем остальные члены семьи внушают эти правила ребенку, причем делается это ненавязчиво, угрозы отнюдь не в ходу [60]. Огромное значение в воспитании играет фольклор, светский и культовый (впрочем, это разделение часто весьма условно). Наиболее простая и реалистичная фольклорная форма - так называемые рассказы. Это повествование, для которого характерна вольная композиция, нередко весьма значительный размер (рассказ может длиться практически бесконечно, так как к одному сюжету совершенно естественно присоединяется другой; чаще всего это бывает в пургу или другие периоды длительного бездействия). Сюжетов рассказов множество, излюбленные - о приключениях охотников, о людях необычного поведения, об убийствах, состязаниях, голодных периодах, путешествиях, культовых мистериях.

Обычно рассказывает один из членов семьи, известный своей памятью и жизненным опытом. Как правило, это происходит по вечерам (гренландцы, как и чукотские эскимосы, наиболее обильную и длительную трапезу устраивают не в обед, а в ужин). Причем хороший рассказчик произносит текст монотонно и не делая пауз. Хоть рассказы и несут в себе большой воспитательный заряд, но никогда не приводятся "к случаю", как притчи у других народов, - молодежь здесь сама должна извлечь рациональное зерно из длительного, часто многопланового повествования.

На празднествах более употребительны полуфантастические, вернее, приукрашенные вымыслом рассказы о местных знаменитостях или давних происшествиях (тоже локальных); такие легенды принято называть "сагн" [так], т.е. "сказания".

Наконец, имеются предания более широкого, универсального масштаба, которые по их культовой роли не без оснований именуют мифами. Среди них есть общий для множества народов миф о потопе (эскимосский Ной спасся не в ковчеге, а забравшись сразу на высочайший нунатак). Интересен миф о происхождении света и смерти. Вначале была тьма, но не было смерти, и люди переполнили землю, и не стало им хватать пищи. Тогда две старухи, обладавшие "силой в словах", вознесли молитвы: одна - о приходе света и смерти, другая - о неизменности мира. Верховное божество вняло просьбам обеих, и тьма стала чередоваться светом, а жизнь - смертью.

Любопытно, что в мифах эскимосов совершенно не отражены происхождение мира, земли. Земля существовала извечно, но была пустой, пока с небес не сошел человек, говорится в них, и не соединился с ней. В результате этого брака родились два мальчика, один из которых со временем стал мужчиной, другой - женщиной, от них и пошел род людской.

Подобные мифы обычно служат основой религии. У гренландцев комплекс их можно назвать религией с известной оговоркой: если у других народов религии свойственно наличие догм, являющихся "последним словом" в отношении сколь угодно сложных проблем, то таких догм у эскимосов нет. Зато имеются отдельные положения, возводимые на фундаменте опыта и поэтому динамичные, относительные, находящиеся в непрерывном развитии и совершенствовании.

В отношении же центральной идеи религии вообще, идеи бессмертия, ее трактовки эскимосы сближаются скорее с буддизмом, чем с христианством, поскольку считают смерть необходимым условием для возрождения и новой жизни в облике животного, человека, принявшего имя умершего, или в детях.

Жизнь в мифах рассматривается как попеременное пребывание всего живущего на земле и в царстве мертвых, в этом смысле жизнь и смерть идентичны. Так же диалектично характеризуются свет и тьма, тепло и холод, добро и зло. Кстати, добра и зла в нашем, этическом, понимании здесь не существует - они слились воедино. Добро в мифах - это все то, что не мешает чередованию противоположностей, т.е. проявлению их глубинной взаимосвязи. То, что препятствует извечному диалектическому развитию, - зло, ибо, прерывая круговорот жизни, оно препятствует возрождению. Это же ведет к самым страшным последствиям - с умершими происходят неестественные изменения, они превращаются в привидения; не до конца идет процесс преображения - и появляются монстры (полулюди-полузвери) и т.д. Подобные неестественные по своей сути несчастья воспринимаются с ужасом, гораздо более сильным, чем страх перед смертью. Собственно, и миф о приходе света и смерти можно рассматривать как прекращение неестественного покоя, единообразия, замену его чередованием противоположностей. Кстати, свет и смерть не были, согласно этому мифу, созданы: они где-то существовали, но правильное их чередование с тьмой и жизнью наступило только в результате молитв. Установившийся правильный порядок и есть результат победы доброго над злым началом в мире.