— Чтоб вы знали — я уже написал, — надувшись и побагровев на эпитет 'писака', отвечал Леонат. — Да только ни ответа, ни привета из Синих Флагов.

— Тогда я вот что сделаю! — вспыхнул мастер Герман. — Завтра же поеду к королю! И все ему скажу! Все, что думаю! Разве это правильно: так обращаться с собственным ребенком? Или он, в самом деле, хочет уморить мальчика в этой усадьбе?

Леонат нахмурился, услыхав такое, забарабанил пальцами по столику.

— Может, не стоит торопиться? — осторожно заговорил доктор. — Может, короля просто рассердило самовольство принца? Пройдет время, его величество успокоится, остынет и станет более милостив к сыну?

— Говоря честно, я так не думаю, — покачал головой мастер Леонат. — За десять лет он ни разу не появился в Кленовой усадьбе, он не видел нашего мальчика, не жал его руку, не возил на своем коне. Разве это признаки отцовской любви? У королей все не так, как у простых людей… Боюсь я, что если вы, Герман, поедете к государю и станете упрекать его, это обратится для Мелина новыми неприятностями. Король обозлиться, рассвирепеет и… страшно подумать, чем это все кончиться.

— И что вы предлагаете? Жить, как раньше жили, надеясь на то, что король попросту забудет о нас? Но ведь одним прекрасным днем мальчик перестанет быть мальчиком. Он вырастет, станет мужчиной, многое поймет… хотя он уже многое понял, — махнул рукой мастер Герман. — Что тогда? Вечно так быть не может. И я боюсь, что однажды Лавр захочет, чтоб Мелин пропал, чтоб его не стало.

— Святой Боже! — не сдержали возгласа ни доктор, ни Леонат.

— Парня надо увезти и спрятать, — зашептал фехтовальщик, хватая товарищей за плечи. — Пусть принц Мелин исчезнет сам собой. Пусть это будет как несчастный случай. Глядишь, проживет наш мальчик и так, где-нибудь вдали от королевского надзора. Хорошим человеком вырастет, женится, семью заведет, хозяйство…

А Мелин плакал. Лежал на животе в своей широченной постели, уткнувшись лицом в подушку, белоснежную, с вышитыми васильками, и плакал, тихо-тихо. Теперь всегда, когда из комнаты выходили, он давал волю слезам. Обида душила его, делала каждый вздох болезненным и горьким, словно воздух в комнате был ядовитым.

Напротив постели на подставке так и осталась та картина, что он рисовал для отца: крупные, алые, распустившиеся маки с черными глазками, в пузатой белой вазе, на подоконнике окна. Ставни распахнуты, за ними — солнечный день, зеленая лужайка и крохотная береза вдалеке. Теперь все, что так хвалили его учителя, казалось Мелину уродливым и противным. И цветы, и ваза, и окно.

После жгучей обиды нахлынула не менее жгучая злость — голове стало жарко.

— Идиот, кому нужна твоя мазня? — зарычал сам на себя мальчик, и в рыке этом слышался гнев мужчины. — Для кого ты старался? Кому стихи писал? Дурак!

В одном отчаянном порыве он подхватился с постели и рванулся к столу, где все еще лежал свернутый в трубку и перевязанный серебром листок со стихами. Безжалостно схватил его и швырнул в камин, куда теперь, во время его болезни, постоянно кидали дрова.

— Гори в огне все прежнее во мне, — вдруг прошептал он в рифму и криво, жестко усмехнулся.

Потом обернулся к картине с маками, собираясь и с ней сделать что-нибудь вандальское, но насторожился, подобрал полы длинной ночной рубашки и на цыпочках подошел к двери, ловко избегая скрипучие половицы. Из-за двери как раз донесся возмущенный вскрик Германа, что он сам поедет к королю за милостью для него, Мелина.

Весь последующий разговор наставников и доктора юный лорд слушал внимательно, сосредоточенно хмуря свои тонкие, темные брови.

— Исчезнуть? Неплохо, — вновь ухмыльнулся он, а глаза его внезапно блеснули серой сталью. — Только не для того, чтоб стать каким-нибудь фермером, пропахшим навозом. Завести семью? Ха! Зачем семья вообще? Чтоб ненавидеть свою жену? Ненавидеть сына? Лишать его наследства? Ха! — брови его нахмурились грознее некуда, и стал мальчик похож на злого, взъерошенного волчонка.

Он легко и быстро вспрыгнул обратно в кровать, улегся глубже в подушки, но уже не затем, чтоб плакать.

— Думай, старичок, — бормотал сам себе Мелин, и морщина на его лбу стала еще глубже. — Если и исчезать, то лишь затем, чтоб в один прекрасный день вернуться. И вернуться за тем, чтоб потребовать свое, все и сразу! Можно ведь и так сделать…

Открылась дверь, и в спальню вновь явился старый доктор. Он услыхал-таки шлепанье босых ног принца и решил проверить, все ли в порядке.

— Ваша милость, вы вставали?

— Да, — кивнул, прогнав с лица жесткость и тревогу, Мелин. — Мне захотелось выглянуть в окно. Сегодня отличный день. И я хочу есть!

— Замечательно, — радостно улыбнулся доктор. — Я вижу: вам лучше.

— Я тоже так думаю, — ослепительно улыбаясь в ответ, сказал мальчик.

С этого дня его болезнь начала быстро сдавать позиции.

Глава третья

Через полгода принц Мелин, в самом деле, исчез из Кленовой усадьбы. Но не так, как запланировали его наставники.

Герман и Леонат прекрасно понимали, что, позволив мальчику выйти за пределы поместья, они нарушат королевский приказ. Поэтому оба учителя постарались осуществить задуманное как можно более осторожно.

Раз в месяц в Кленовую усадьбу приезжал обоз с провизией из соседней деревни. Пять объемных фургонов, груженых мясом, зерном, овощами и прочими необходимыми для сытной и вкусной жизни продуктами. Именно с этим обозом и решили вывезти Мелина в 'большой свет' его наставники.

— Я договорился со своим кузеном, — рассказывал Леонату и доктору мастер Герман. — Он живет на хуторе Полужье. Три дня езды отсюда. Они с женой бездетные, и с радостью примут мальчика. Я не говорил им, что это будет принц Мелин. Я назвал мальчика сыном одного из моих умерших друзей. Пусть так будет. Не стоит посвящать в наши планы еще кого-то.

— А как мы прикроем пропажу мальчика? — недоумевал мастер Леонат.

— Пустим слух, что он утонул в реке…

Через Кленовую усадьбу текла довольно широкая, быстрая река Вирка. И назвали ее так неспроста.

Воды Вирки имели славу коварных: затягивали неопытных пловцов на глубину, переворачивали легкие лодки в ненастную погоду, подмывали берега, забирая в свои волны вместе с землей кусты и деревья. Из-за их норовистости однажды целый рыбацкий дом обрушился в поток. Хозяева спаслись, успели выскочить, но их пятилетний сын достался реке.

Поэтому на своенравную, коварную Вирку и собирались заговорщики свалить исчезновение Мелина. Это им казалось вполне правдоподобным.

— Но тело? — все сомневался доктор. — Откуда мы возьмем тело, чтоб не было сомнений?

— Это вовсе необязательно, — отвечал Герман. — Бывает так: утонул человек, а тела и не нашли. На дно, под корчи утянуло — мало ли.

— Это поставит нас под ужасный удар, — пробормотал Леонат. — Король, что бы там ни было, даст волю своему гневу, когда узнает, что мы не досмотрели маленького лорда.

— Я готов к этому, — уверенно тряхнул головой Герман. — Моя жизнь идет к закату, я много повидал, много сделал. Мне помирать не страшно. А у мальчика все впереди…

— О, вы правы, правы, — зашептал Леонат. — Мне бы хоть каплю вашей твердости, вашей отваги. Но как бы ни тряслись мои старые поджилки, а я не стану отказываться от нашего плана… Если и погибну, то с уверенностью в том, что я сделал все возможное для того, чтоб наш маленький господин жил долго и спокойно, вдали от опасных течений…

Само собой, наставники заранее сообщили Мелину о своих планах, и мальчик, пусть не сразу, а для порядка поупиравшись и посомневавшись, согласился с тем, что ему крайне необходимо исчезнуть из Кленовой усадьбы.

Поэтому, когда приехал обоз, Мелин был готов: он переоделся в крестьянскую одежду — полотняные штаны, рубаху и куртку, вязанную из толстых шерстяных ниток. На ноги надел кожаные гетры и грубые башмаки, голову укрыл капюшоном и шляпой с широкими обвисшими полями, а шею и нижнюю часть лица замотал платком. Таким нехитрым способом, еще для полноты образа сгорбив спину, превратился принц Мелин в кого-то, очень похожего на кухонного мальчишку.