Исходя из стратегических целей Советской России, Каменев с самого начала наступления в Белоруссии принимал все меры для координации действий Западного и Юго–Западного фронтов и объединения их основных сил на варшавском направлении, что должно было привести к быстрейшему поражению польской армии и вступлению Красной Армии в центральные районы Польши. Но командующий Юго–Западного фронта Егоров и влиятельный член реввоенсовета фронта Сталин считали, что 1–ю Конную армию следует направить для взятия Львова, что силы Юго–Западного фронта должны осуществить захват Львова и оккупацию всей Восточной Галиции. Под нажимом Сталина 24 июля Егоров направил в подразделения фронта директиву, которая полностью противоречила ранее выработанной Каменевым и Тухачевским концепции, предполагавшей концентрацию

всех сил на польском фронте63. Силам Юго–Западного фронта теперь предстояло нанести удар в направлении, противоположном тому, в котором наступали армии Тухачевского.

В результате этого между Западным и Юго–Западным фронтами возникала брешь, что давало свободу маневра польским войскам. В сложившейся ситуации они могли действовать по внутренним линиям, поочередно нанося удары частям Западного и Юго–Западного фронтов. Тухачевский не был проинформирован об изменении концепции боевых действий Юго–Западного фронта. Так начинались события, позднее названные Тухачевским «катастрофой».

Пилсудский и Вейган провели перегруппировку сил, влив в них свежие части — и сопротивление польских войск усилилось, тем более что красные войска уже выдыхались на марше, пройдя за три недели около 500 км. Через три года после окончания войны Тухачевский констатировал:

«Обстановка сложилась крайне неблагоприятно для Западного фронта. Выходя на подступы к Висле, он был предоставлен своим собственным силам, в то время как против него были сосредоточены силы всей польской армии… В общем, стратегическое положение можно оценить следующими словами: поляки совершали смелую правильную перегруппировку, рискнули галицийским направлением и сосредоточили все свои силы против… Западного фронта ко времени решающего столкновения. Наши силы к этому…

моменту оказались раздробленными и глядящими по разным направлениям»64.

Сталин по–прежнему упорствовал, и Тухачевский вынужден был вновь обратиться 30 июля к Каменеву, чтобы 12–я армия оказала поддержку его войскам, ведущим бои за Брест. Каменев дал положительный ответ. Тем не менее Сталин склонил Егорова, не отдавать приказ о наступлении 12–й армии в районе Бреста. Отказ Сталина выполнить приказ главкома закономерно обеспокоил Каменева. О случившемся он проинформировал Политбюро РКП(б)65. На заседании, состоявшемся 2 августа, Политбюро РКП(б) приняло решение о соединении всех войск польского фронта в единый Западный фронт. Это возмутило Сталина и Егорова.

Руководство военными действиями против польской армии в соответствии с решением Политбюро было сконцентрировано в руках одного командующего. Командующим Западным фронтом был назначен Тухачевский. Перед Тухачевским теперь была однозначно поставлена задача по занятию Варшавы.

Победу над Польшей политическое руководство большевиков считало уже свершившимся фактом и мало прислушивалось к мнению военных. С польских направлений на юг (на том же заседании политбюро было также принято решение о создании Южного фронта, который противостоял бы Врангелю) войска еще не перебрасывались, но и свежих соединений Западный и Юго–Западный фронты больше не получали. Войска Врангеля оттянули на себя значительную часть имевшихся в распоряжении командования РККА сил (и тем самым косвенно помогли полякам в битве за Варшаву) — начиная с июля в Таврию против Врангеля двинулись 14 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, причем лучших66. Это не могло не вызвать протеста Тухачевского:

«Непрерывные успехи Западного фронта вселили большую уверенность в нашем конечном успехе. Намечалось снятие целого ряда дивизий с Западного и Юго–Западного фронтов для переброски на крымское направление. Приходилось отстаивать неприкосновенность частей»67.

(Впоследствии Тухачевским был разработан и успешно реализован план разгрома Врангеля.) Главком Каменев вновь (в который уже раз) направил Егорову приказ, в котором говорилось:

«Западный фронт приступает к задаче по нанесению решающего удара с целью разгромить неприятеля и захватить район Варшавы:

в связи с этим следует временно отказаться от осуществляемого на вашем направлении захвата Львова»68.

Тандем Егоров—Сталин не только не выполнил и этот приказ, но, более того, отдал приказ 1–й конной армии Буденного, чтобы она «в самые кратчайшие сроки мощным ударом уничтожила неприятеля на правом берегу Буга», потребовав «форсировать реку и на плечах отступающих остатков 3–й и 6–й польских армий занять Львов»69. А на начальном этапе битвы за Варшаву войска Егорова вообще не вели активных наступательных действий, что дало возможность Пилсудскому сконцентрировать значительные силы для боев с войсками Тухачевского.

Тухачевский был вынужден вести генеральное сражение силами только своего фронта, находясь в невыгодном в оперативном отношении положении. Направив 10 августа в войска директиву о форсировании Вислы, он продолжал требовать от Каменева, чтобы тот вынудил Егорова подчинить Западному фронту 1–ю конную и 12–ю армии.

Но лишь 13 августа командующий Юго–Западным фронтом выпустил директиву, на основании которой эти оперативные соединения переподчинялись Тухачевскому с 14 августа. Сталин выступил с решительным протестом и отказался подписывать эту директиву. В телеграмме Каменеву он так обосновывал свое решение:

«Ваша последняя директива без какой–либо на то необходимости полностью меняет структуру армий, находящихся в наступлении.

Необходимо было направить ее в войска или три дня назад, или позднее, после занятия Львова. В настоящий момент эта директива только запутывает дело и приводит к ужасающей, никому не нужной суматохе»70.

Польская сторона в это время благодаря Вейгану смогла разработать план контрудара в Варшавской битве. Чтобы реализовать его, необходимо было втянуть в затяжные бои под Варшавой все армии Западного фронта, обескровить и лишь потом нанести на подступах к столице решающий удар по их неприкрытому флангу. Пилсудский в связи с особой значимостью предстоящей операции лично командовал этой группой войск.

И все–таки накануне битвы за Варшаву Пилсудский рассматривал возможность поражения польской армии.

Он даже намеревался отказаться от поста главы государства и верховного главнокомандующего в том случае, если бы поражение Польши стало фактом71. Еще свежи были воспоминания о наступлении войск Тухачевского, стремительным маршем дошедших до стен Варшавы.

«Войска п. Тухачевского до самой Варшавы двигались безостановочно.

Среднее расстояние, проходимое за день, составляло около 20 километров, то есть почти дневной переход на марше. И это с боями! Такими темпами может гордиться и армия и ее командую щий. Полководец, у которого достаточно сил и энергии, воли и умения для подобных действий, не относится к заурядным, посредственным личностям… Это неустанное движение большой массы войск противника, время от времени прерываемое как бы скачками, движение, продолжающееся неделями, создает впечатление чегото неотразимого, надвигающегося, как страшная темная туча, для которой нет преград. В этом чувствуется что–то безнадежное, надламывающее внутренние силы и отдельного человека, и толпы. Мне вспоминаются разговоры, которые велись в то время. Один из генералов, с которым мне приходилось часто разговаривать, почти каждый свой ежедневный доклад начинал словами: «Ну и марш! Вот это марш!» В его голосе звучало и восхищение, и горечь бессилия »72, — так вспоминал эти события сам Пилсудский.

Красный марш производил впечатление хорошо подготовленной психической атаки. Вот «окопные» ощущения младшего командира:

«Желтая линия большевистских стрелковых цепей выходила из леса на расстоянии примерно 2 км от города. Но кошмар заключался не в этом, на войне мне приходилось попадать и не в такие ситуации.