Сборы подходили к концу.

Вот уже затянуты кусками простыней окна в кухне. Свет, пробивавшийся сквозь полотно, был каким-то мертвым, неестественным, внутри хата скорее напоминала склеп, чем жилище.

Илья Трофимович позвал в кухню Веру Игнатьевну и Дарью. В полупотемках достал из стола четыре стограммовых стаканчика, бутылку портвейна. Сковырнул ножом нашлепку с бутылки, разрезал на четыре части свежее яблоко. Наполнил стаканчики.

— Давайте на прощание, — сказал, ни на кого не глядя.

— Я символически — за рулем, — поднял стаканчик Игорь.

Нехотя, даже опасливо, будто к отраве, протянули к вину руки женщины.

Чокнулись в тишине. Илья Трофимович выпил до дна, женщины только пригубили.

Было жутко и тоскливо, как на похоронах.

Вера Игнатьевна отвернулась — вот-вот могла расплакаться.

— Счастья вам в городе, — сказала Дарья, чтобы как-то нарушить тягостное молчание.

— Спасибо, Дарья, на добром слове, — пряча стаканчики в стол, ответил Илья Трофимович. — Не ругай здорово за беспокойство, что причинили тебе. Ты ведь у нас теперь хранительница — и вещи тебе подкинули, и за хатой вон просили присматривать, и кур кормить… По весне рассчитаемся… А теперь — в машину.

Илья Трофимович еще раз прошелся по комнатам, оглядел все уголки — не осталось ли случайно чего-либо, что могло померзнуть, испортиться в оставляемой хате. Заметил воду в ведре — вылил: вдруг нагрянут сильные морозы, вода замерзнет и повредит ведро.

Закрыл хату на два замка — на внутренний и висячий. А закрыв, передал связку ключей — от хаты, погреба, сарая, курятника — Дарье.

— Держи.

Мелким шагом направился к калитке.

Прокукарекал вслед петух. Вера Игнатьевна повернула голову в его сторону, помахала рукой.

Игорь уже был в машине, прогревал мотор.

Накануне была плюсовая температура, ночью шел дождь со снегом, дорога заледенела. Илья Трофимович поскользнулся, чуть не упал возле машины.

— Опасно, однако, будет ехать.

— Я почему вас и поторапливал, — сказал Игорь. — По такой погоде семьдесят километров хотя бы за два часа одолеть.

Сестры расцеловались, и Вера Игнатьевна не удержала-таки слез. Стыдливо растирала их пальцами по лицу.

— Ну садись, садись, — похлопала ее по плечу Дарья. — Не расстраивайся, все тут будет в порядке. Никуда твоя хата не денется. А в городе вам, может, и взаправду лучше…

Илья Трофимович открыл Вере Игнатьевне переднюю дверцу.

— Давай сюда. А я с банками — сзади.

Она села, он захлопнул дверцу.

— Ну, до свидания, Дарья, — подал Илья Трофимович руку. И — почти шепотом: — Скажи честно, что говорят о нас в селе?

— Сейчас уже почти не говорят. А вообще осуждают.

В это время они услышали ребячий голос:

— Уезжаете, что ль, дядя Илья?

Обернулись — возле машины стоял Алеша Вялых, соседский парнишка.

— Уезжаю.

— Значит, правду пионервожатая говорила?

— Правду. Да и я ведь это не скрывал.

— Я думал, вы шутите… А телевизор оставляете?

— Оставляю.

— Так дайте ключ, я буду приходить смотреть его. Ничего-ничего из хаты не возьму, честное слово!

— К тете Даше теперь ходи на телевизор. У нее.

— А-а… Ладно, — сразу сникнув, сказал Алеша.

— Быстрей, пап, — поторапливал тем временем отца Игорь.

Сел наконец и Илья Трофимович, и Игорь отпустил тормоз. Нажал на газ, машина дернулась, но с места не сдвинулась. Игорь поддал газа, колеса с визгом буксовали в заледеневшей колее.

Как по команде, одновременно Дарья и Алеша шагнули к машине, уперлись в багажник. Этой небольшой помощи машине, видимо, и не хватало. Она сначала поползла в сторону, потом, ощутив под колесами более надежную опору, все быстрее и быстрее покатила вдоль улицы. А когда скрылась за углом, Алеша спросил Дарью:

— А можно, я все-таки прибью звездочку на хату дяди Ильи?

Не зная, о какой звездочке идет речь, она холодно отмахнулась:

— Не шали.

18

Вечером они искупались в ванне, сытно поужинали, затем смотрели телефильм.

Довольнее всех была Оленька. Она игралась на коленях у бабушки, а Илья Трофимович позволил ей в буквальном смысле сесть себе на шею. Кате даже прикрикнуть пришлось:

— Оля, имей совесть, не думай, что твоя акробатика приятна другим.

Легли спать около двенадцати.

Илье Трофимовичу и Вере Игнатьевне была выделена большая комната, где, кроме стола, двух кресел, телевизора, стоял и раскладной диван.

Легли, и Вера Игнатьевна быстро уснула. Она и раньше, приезжая к сыну в гости, не раз ночевала у него, спала вот на этом самом диване и тоже быстро засыпала. Даже быстрее и крепче, чем дома.

Заснуть-то заснула Вера Игнатьевна и теперь, да только через полчаса, может, вдруг вздрогнула и открыла глаза. Ей почудился какой-то неприятный хруст. «Мыши грызут», — пронеслась в голове догадка.

Притаилась, прислушалась. Хруста не было. «Неужели это сон? — подумала. — Пожалуй, сон. Откуда тут мыши?.. Кстати, Илья так и не сделал вырез в двери и в крыше — для кошки. Сейчас она осталась на улице, не умрет, конечно, Дарья ее догадается приютить. Но оставь мы для нее лаз, она бы в хату время от времени заходила, мышей пугала. А так могут что хочешь погрызть: и перину, и стулья, и книги… Ладно, бог с ними, с мышами, все не съедят. Надо спать».

С правого бока перевернулась на левый. Так, однако, дышать было тяжелее, и она легла на спину.

Сон не шел. Чуть только задремлет — начинал слышаться мышиный хруст.

«Нужно Илью послать как-нибудь в село, пусть выпилит квадратик в двери для кошки. — И приказывала себе: — А теперь спать. — И внушала: — Я засыпаю, засыпаю… А ведь Илья, по-моему, тоже не спит. Он только делает вид, будто уснул крепко-крепко. Но я по его дыханию чувствую, что это не так. За тридцать с лишним лет нашей жизни уже изучила, как он дышит, когда спит».

19

Илья Трофимович действительно не спал. И даже не засыпал. Лежал тихо, боясь потревожить Веру Игнатьевну. Сначала она мерно запосапывала. Но вот стала ворочаться, вздыхать. Ай снится ей что-то? Не исключено: испереживалась за минувший день.

Уснуть Илья Трофимович не мог по другой причине. Ему казалось, что в хате он запер кошку. Обходя в последний раз комнаты, он вроде бы слышал какое-то ворошение в подпечке. И даже мелькнула мысль: «Не кошка ли?» Но торопился. Игорь с улицы тоже поторапливал, и он в подпечек не заглянул.

На улице он кошки не заметил. Сейчас, зимой, она обычно далеко от дома не отходила. Выбежит на несколько минут — и снова просится в хату. Неуютно ей в эту пору на дворе. А в хате — теплынь и сытно.

Да, кошка осталась запертой. Кормиться ей нечем, воды нет. Даже если и поймает случайную мышь, она не спасет от голода.

Ах, как мерзко все получилось! Говорила ведь Вера: «Сделай для нее дырку в двери и в крыше». Не послушался. Не захотел дверь портить. Да еще и запер кошку. Обрек на смерть. Всю жизнь лечил животных, а покинул село — о своем живом существе не подумал. Живодер несчастный!

Может, написать Дарье письмо, чтоб выпустила кошку? Идея!.. Только ведь письмо к нам в село идет из города три дня. Да почтальон, старик Ермолаич, письма разносит нерегулярно: то запьет, то заболеет. Вот и получится, что пока письмо дойдет, кошка околеет.

Нет, надо завтра-послезавтра ехать в Варваровку самому.

А может, наплевать на кошку? Подумаешь — ценность! Тут большего лишился — родного угла на этой земле. Итак, спать, спать, спать…