Даже когда он стремился с помощью средств, расширяющих физические и умственные возможности, преодолеть усталость от постоянной борьбы за признание, в самые тяжелые периоды душевных переживаний, он неизменно работал не меньше пяти часов в день. Десятки тысяч заказанных слов, которые нужно было написать в невероятно сжатые временные сроки — к следующему выпуску журнала, к дате, указанной в издательском договоре, превращались в сотни тысяч слов иногда совсем неожиданных произведений, которые ставили в затруднительное положение редакторов, настаивавших на их публикации, несмотря на риск потерять место, или издателей, рисковавших большими деньгами, решившись издать новую, неожиданную по форме и спорную по содержанию книгу, а совсем не тот Великий, приемлемый для всех роман, который десятилетиями ждали от него читатели и критика. Они рисковали, потому что их покоряли эти непривычные по форме и мысли сочинения.
Магия личности и таланта Мейлера обнаруживалась в его отношениях со всеми, кто, как и он сам, любил жизнь, людей и был способен воспринять новое, а сам он с годами научился гораздо спокойнее относиться к тем, «кого влечет посредственность». В нем всегда отмечали парадоксы, но, по сути, он явил пример удивительно сильной и гармоничной личности, обаяние которой снискало ему и популярность, и преданную любовь. Самым убедительным доказательством тому могут служить его отношения с женами. Так, известная журналистка леди Джин Кэмпбелл, дочь английского лорда и газетного магната, не одобрившего этот брак и потому лишившего ее нескольких миллионов наследства, стала третьей женой Мейлера, прожила с ним всего один год, родила ему дочь и, выйдя замуж за американского журнального магната Г. Люса, осталась близким другом Мейлера на всю жизнь. Кстати, каждая из других четырех жен прожила с ним не менее 7 лет, а последняя, которой посвящен роман «Вечера в древности» — уже более четверти века. Яркие личности и красивые женщины, они влюблялись в него так же серьезно, как и он. Вторая жена, чуть не погибшая от нанесенных им ран, труднее других выходила из-под воздействия его чар. Наверное, ей оказались бы близки строки Ахматовой: «Ты подаришь мне смертную дрожь, а не бледную дрожь сладострастья…» Из шести жен лишь одна после развода, по условиям которого она разорила его, не осталась ему другом. Мейлер всю жизнь поддерживал не только своих девятерых детей и, как принято в Америке, жен, но оказался единственным из своих однокашников по элитарному Гарварду, который, впервые в жизни получив большие деньги за свой первый роман, помогал своему университету.
Наркотики и спиртное стали видимой причиной всех личных перемен в жизни Мейлера, но на глубине ее была необычайная интенсивность жизни его духа. Он жил на пределе физических и духовных сил, однако, горя всеми реальными и воображаемыми страстями, благодаря своей удивительной внутренней дисциплине и трудоспособности, он не сжигал себя, а пересоздавал, внутренне менялся, добавляя все новые и новые грани к удивительно здоровой основе своей личности. И жены, и некоторые из многочисленных друзей — на время или навсегда — ощущали себя отвергнутыми, оскорбленными. Он переживал бурные романы с героями своих книг и очерков, множеством интересных ему реальных людей, обладавших притягательными для него качествами или жизненным опытом. Он написал, например, о космонавтах: «Мне всегда нравились люди, которые умеют делать то, чего не умею делать я». Он постоянно ощущал неприятие, противостояние, ему приходилось держать удары, и нередко он сам обижал даже тех, кого любил. Но неподдельность чувств, писательский талант и обаяние его личности, как правило, искупали причиненную им боль.
В школьные годы его пленил Маркс, в студенческие — он не замечал сходства между коммунизмом и фашизмом, во времена холодной войны понимал, что противостояние с Россией чревато угрозой новой войны, а в зрелые годы защищал академика Сахарова. Наконец, образ России, ставшей для Америки важным компонентом современной мифологии, потребовал материализации. Страна, о которой он много думал, должна была стать его личным переживанием. По возвращении на родину он так озаглавил свои впечатления: «Это страна, а не сценарий. Американец в России хочет понять, что нас разделяет». Он хотел бы пожить в России, чтобы лучше узнать ее, но не писать о ней: «Я не так глуп, чтобы по впечатлениям нескольких поездок писать книгу о такой стране, как Россия, о ней уже написано много поверхностных книг. Я давно интересуюсь русской историей, культурой, ее литературой, конечно. Я понемногу учу русский язык, без этого невозможно понять психологию народа. Может быть, когда-нибудь мне захочется написать роман в духе „Анны Карениной"».
Всю жизнь он ненавидел власть и любое насилие над личностью до такой степени, что готов был оправдать «ответное» личное насилие. И в то же время дважды собирался стать мэром родного Нью-Йорка и превратить его в 51-й штат. В 1959 году Мейлер сказал, что последние 10 лет вынашивал мысль о выдвижении своей кандидатуры в президенты, а полтора десятилетия спустя на страницах газеты «Интернешнл геральд трибюн» в интервью с самим собой на заданный себе вопрос: «Участвуешь ли ты еще в президентской гонке?» ответил: «Только за пост Президента литературного мира».
Мейлер менялся, но его образ возмутителя спокойствия засел в национальной памяти. Причем знаки очевидной пристрастности были прямо противоположными. Так, например, один отзыв о его последнем романе о современной Америке, о ФБР — «Призрак проститутки» (1991) — начинался словами: «НЕ все любят Нормана Мейлера», а подпись под фотографией автора гласила: «Годы, когда он занимался боксом, прошли», а в другом говорилось: «Его удар хорош как никогда». Размышления писателя о ФБР и ЦРУ связаны с одним из самых громких скандалов в его жизни. На банкете в честь 50-летия знаменитого писателя все представители американской элиты — от видных политиков до актеров и, конечно, прессы — ждали обещанного сообщения государственной важности. Наконец, к всеобщему изумлению и неудовольствию, Мейлер объявил, что после многолетних раздумий о судьбах страны он с полной уверенностью информирует собравшихся о существовании опасного заговора «бюрократических» ЦРУ и ФБР, которому должны быть противопоставлены усилия «демократических» ФБР и ЦРУ, чьи функции возьмет на себя Фонд «Пятое сословие», который он собирается создать, и он призывает гостей поддержать его усилия. Заявление произвело удручающее и вызывающее впечатление. К утру сам виновник торжества в отчаянии повторял: «Я все загубил. Во мне сидит демон!» Но очень скоро разразился Уотергейт, и это событие предстало в совершенно ином свете. Теперь стало очевидно, говоря словами известного политического публициста Джимми Брез-лина, что «…он был прав. Если он что-то говорит — это не бред. Он продумывает свои суждения, и всегда есть шанс, что он прав. К тому, что он говорит, наверняка стоит прислушаться и хорошо подумать, прежде чем отвергать». Сам Мейлер продолжал заниматься этой проблемой во время Уотергейта и после него. В одном из интервью он сказал: «Я хотел написать объективный роман о ФБР. И если одна половина читателей хочет избавиться от ФБР, а другая — стремится пополнить ряды его служащих, мне на самом деле удалось задеть нужную струну». Столь же философски он отнесся и к замечанию о его непривычно спокойном отношении к критикам романа: «Это легенда тридцатилетней давности… неправильно думать, что я неуравновешенный человек — мне бы хотелось все еще быть им. Сегодня мой гнев… упрятан так глубоко, что почти не беспокоит меня… Мир не таков, каким бы я хотел его видеть. Что же, никто никогда не говорил, что у меня есть право на дизайн мира. Кроме того, думать так — фашизм».
Очевидно, что и в глубине души Мейлер не претендовал на дизайн мира, да и его политические амбиции возникли из его личного знания, что система далека от совершенства и на всех своих уровнях противостоит человеку, отторгая как раз тех, кого в Америке называют «самыми лучшими и талантливыми». Для него это был достойный вызов его неиспробо-ванным в этой области способностям. С другой стороны, в этих желаниях проявилось его неизменное стремления «пережить» новые, сильные ощущения, на этот раз — большой политической игры. Думается, что и все его публичные эксцессы происходили из-за неосознанного в тот момент конфликта между уверенностью, что он при желании мог бы принести на общественном поприще большую пользу, чем те, о ком он писал или кого был вынужден видеть на телевизионном экране, и отсутствием такового желания. Он знал свое предназначение и никогда не скрывал этого. Его влекли высшие способности человека, выводящие его за пределы ординарного, посредственного. Он всегда размышлял о существе писательского труда, творчества, искусства, умения воплотить свой замысел. Прекрасно понимая, что именно здесь начинается «по образу и подобию». И если ты — не сотворец, то — отвязанный зверь. Например, в одном из интервью, данном в связи с египетским романом, он, сказал:«… еще в 60-е я решил, что Господь Бог — самый блестящий романист… художественная литература так важна, потому что, мне думается, именно в ней искусство, философия и приключение наконец сходятся. Для меня мир вымысла прекраснее реальности. Важен сам факт, что человек, уподобляясь Богу, создает мир… Можно назвать двадцать великих писателей… при чтении которых думаешь, что, видимо, и у Бога голова работает в чем-то похоже. А это великий вызов, не правда ли?.. Такова жизнь, мы всегда заполняем заминки в ее течении… Мы живем в мире вымысла, воображая себе действительность, добавляя к своему вымыслу несколько крупиц неприятных фактов». И, если иногда кажется, что Мейлер уподобляет Бога человеку, то внимательное чтение его книг убеждает в том, что его неиссякаемая любовь к жизни и стремление узнать о ней как можно больше, ощутить ее как можно полней живут знанием того, что за видимым и доступным нам миром стоит высшая сила Творца. И в тот мир человек может проникнуть лишь с помощью своего Духа — воли, воображения, памяти или древнего искусства магии.