СЕЛЬСКИЙ ОСОБНЯК
(Перевод И. Озеровой)
Этот дом старинный столь известен
Лепкой и великолепьем лестниц,
Он высокомерьем шелковиц
Унижает все дома в округе.
Прежде были у него владельцы:
Был отец, наследник-сын и внук.
Пережив последнего из рода,
Дом теперь в пожизненной аренде.
Не было намека на крушенье —
Ни фамильных призраков, ни крыс,
И в саду фруктовые деревья
Зеленели стройными рядами.
Спальня с очень низким потолком
В эти годы не пугала спящих.
Новым поколеньям неудобства
Принесли бессонницы удушье.
В чопорной почтенности гостиной
Старые ирландские бокалы
Были вдвое ярче, отражаясь
В навощенной памяти стола.
Временно обоями с цветами
Здесь хозяйка приручила стены,
Но благочестивый реставратор
Серые панели обнажил.
Дети старый дом до слез любили,
Были многоцветны цветники,
Под защитой полога супруги
Долгой ночью радовали плоть.
Хлам — на чердаке, в подвале — плесень,
Не играют соки в старом дубе
Прочных балок: если распилить,
Как живое дерево, заплачут.
…Парр почтенный прожил сто пять лет
(Королю он так похвастал Карлу),
Когда он покаялся публично
В прелюбодеянии с потомком.
Умер Парр, не умер особняк,
И его жильцы переливают
Юность в исторические вены,
Но роняет черепицу крыша.
Хоть покинул дом последний в роде,
Разрывая давнее заклятье,
Ставят к трапезе ему прибор,
И постель пустую на ночь греют.
Не вернуть его к беседам праздным
Над прудом с рисунком белых лилий,
К ритуально-чинному застолью
Генеалогических гостей.
Этот дом лишь радостями детства
Взрослого способен заманить,
Но и в колыбели, и в могиле
Он — приемыш на чужой земле.
Ненависти нет у бунтаря,
Радости былые не отверг он,
А побег из мест не столь почтенных
Не польстит тщеславию его.
Он в себе несет недуг новейший:
Благодарность с примесью досады,
Унаследует он древний титул,
Ибо некому продолжить род.
ЛЮБОВНИКИ ЗИМОЙ
(Перевод И. Левидовой)
Выгиб дерева говорит нам,
Откуда сильнее ветер.
Наши позы — что ты сердита
И плохо нам жить на свете.
Но гляди-ка: под ветром склоненные,
Не назад мы качнулись — друг к другу, —
И ветвями, как прежде зелеными,
Гоним прочь свою вьюгу.
КОНЕЦ ПЬЕСЫ
(Перевод И. Озеровой)
Настал конец игры, теперь уж навсегда,
И мы, и прочие, хоть редко признаются.
И нынче видят небеса, как встарь,
С улыбкой веря в звездный плащ Марии.
Хоть кажется, что жизнь по-прежнему беспечна,
Бездельничает средь цветов июньских,
И пахнет резкой зеленью трава,
А вера благостно нисходит с неба, —
Все только призрак: зеркало и эхо
Совмещены со зрением и звуком,
Зов веры, прежней смелости лишенный,
Звучит, как жалоба слепца: «Я слеп!»
Конец безделью, и роптать наивно,
Как плакать о своих зубах молочных,
Но ропщут многие и на коленях
Взывают к непорочности Христа.
Мы больше не мошенники, не лжем,
Мы, наконец, не думаем, как прежде,
Что, затаившись в каждом редколесье,
Лев или тигр готовы нас сожрать.
И страсть теперь не будет в ложной спеси
Невинных втягивать в стыдливый танец
От робкого касанья сквозь перчатку
До исступленно стиснутой груди.
Любовь, однако, выживет — зарубкой
На плахе под секирой палача.
И наших тел безглавым отраженьем,
Как зеркало, нас память удивит.
НЕТ БОЛЬШЕ ПРИЗРАКОВ
(Перевод И. Левидовой)
Патриархальное, под балдахином, ложе,
Где жили призраки, ночные сны тревожа,
Из антресольной тьмы извлечено опять
И переделано в удобную кровать.
А сами призраки — растеряны, тихи
(Где их стенанья, вздохи и грехи?) —
Тревожат наш размеренный досуг
Не более, чем пыль, свербящая в носу.
Бесхитростность к нам возвратилась вновь,
Зов темных сил не будоражит кровь,
И свет любви — чтоб друга друг узнал —
Из глаз в глаза передает сигнал.
Бедняги призраки привыкли жить, считая,
Что время может подмерзать и таять.
Но здесь у нас лишь та любовь в чести,
Что в прошлое не ведает пути.