— Можете спрятаться у меня, если не брезгуете.
Исилдур и Лиэль почему-то доверились ему и зарылись в хлам на дне фургона. А мусорщик поехал себе дальше, слегка погоняя ленивого мула и бубня песенку себе под нос.
Погоня не заставила себя долго ждать. Сам Арфест примчался на коне, он не желал упускать шанс привести ко двору короля Нуменора Амандилова внука, а тем более поразвлечься с эльфийской девочкой. Выскочив на улицу, по которой катил фургон безмятежного мусорщика, Арфест нетерпеливо оглянулся, ноздри его раздувались. «Куда бы ни побежал этот наглец, ему не уйти, — думал он, — мои люди ищут их повсюду».
— Эй, ты! — окликнул он мусорщика. — По этой улице никто не пробегал?
— Если ты думаешь, что я нашёл то, что ты потерял, — осклабился мусорщик, — можешь порыться у меня в фургоне, я подожду.
— Тьфу ты! — сплюнул Арфест. В другой раз он приструнил бы обнаглевшего деда, но сейчас у него не было времени.
Напрасно прочесали черные камзолы весь город, они так и не нашли сбежавшую пару. Тогда Арфест осведомил всех часовых о беглецах и решил не прекращать поиски, пока их не обнаружит. Это была охота, у него появился азарт, и кровь быстрее заструилась по жилам его пресыщенной удовольствиями особы.
Мусорщик привез их в рыбацкий посёлок Окуньку. Его здесь все знали, и он нашёл, где пристроить беглецов. Нельзя сказать, что рыбаки очень сочувствовали Верным, но они стояли друг за друга горой и всегда поддерживали друзей, а веселого мусорщика здесь все любили.
Так Исилдур и Лиэль оказались в доме у Греда.
— Они не будут докучать тебе долго! — подмигнул мусорщик. — Так и лезут на рожон! Сбегут, наверное.
А им он вполне серьезно посоветовал никуда не высовываться до его следующего приезда. Необходимо было разведать, насколько благоприятствуют обстоятельства их возвращению в Роменну.
— Ай-я-яй, — пожурил он Лиэль, — разве может разумная эльфийская девушка прыгать на сцену и разбрасываться фамильными драгоценностями во враждебном Арменелосе!
— Что ж из того, что я эльфийская девушка! — возмутилась Лиэль. — Это несправедливо, что нас выслеживают и травят, как животных. Мы родились в этой стране, у нас тоже должно быть право спокойно жить здесь!
— Если вы не хотите, чтобы вас здесь преследовали и уничтожали по одному, почему бы не уехать в Средиземье, где есть еще эльфийские королевства? — предложил мусорщик.
— Почему я должен уступать свою землю?! — нахмурился Исилдур.
— Ишь, захорохорился, красавчик! — покачал головой мусорщик. — Земля везде одинаковая. Ее много …, стоит ли погибать за какой-то один её клочок? — он задумался.
— Мы не можем вернуться сегодня в Роменну? — спросила Лиэль.
— Нет.
— Но…, я боюсь, мы очень подведем наших родителей. Ведь они попытаются искать или освободить нас.
— Немножко поздно ты задумалась над этим. Я сделаю всё, что в моих силах, но сейчас все дороги перекрыты. Родителям будет еще хуже, если вас обнаружат.
Исилдур был хмур. Мусорщик прав, они влипли в скверную историю по самые уши. Права и Лиэль, в Роменне уже наверняка начался переполох. Кроме того, его жгло страшное негодование: как смел этот мерзавец, скоморох Громилло, так обращаться с Лиэль и с ним! Исилдур знал, что не уйдёт, не отомстив. И почти придумал как.
Мусорщик уехал, оставив их на попечение рыбакам. Он не преувеличивал угрожавшую им опасность, в этом они убедились в тот же день. Посёлок Окуньку дважды прочёсывали отряды солдат, они дотошно выспрашивали местных жителей, подробно описывая им внешность беглецов, которых объявили государственными преступниками. Содействие им приравнивалось к государственной измене. У Греда был подвал — тайник, в который их спрятали. Исилдур подумал, что, наверняка, не один нарушитель королевских законов скрывался здесь, и проникся уважением к суровому рыбаку.
Как и большинство других рыбацких посёлков, Окунька жила по своим правилам, подчиняя свой образ жизни ритму моря. Повелитель штормов и морских ветров, неподкупный Улмо, был их главным богом. Друга рыбаков, шаловливого хозяина быстрых течений Оромё, любили больше всех. Если он благоволит к тебе, то косяками пригонит рыбу в сети, а если рассержен, то можно проторчать в море и двое суток, и трое и не поймать ни одной рыбёшки. Многочисленных нимф, русалок и морских духов тоже почитали и посвящали им песни и легенды. Их жизнь была также естественна и сурова, как стихия, которой они доверили свою судьбу.
Вечером Исилдур и Лиэль долго сидели у костра с рыбаками, слушая их заунывные песни о мужественных героях, которым покорялись водные глади, и угощались дымящейся и ароматной, жареной на углях треской.
На закате, когда небо разбередили, словно раны, кровавые сполохи, странный запах, перебивающий запах кострового дыма, вдруг раздражил их ноздри. Запах нездешний, тонкий, казавшийся ароматом, исходящим из садов благословенного Валинора, которого они, увы, никогда не вдыхали, запах, возбудивший древнюю тоску, тисками сжавшую сердце.
А багрово-рваное небо заволокло вдруг лёгкой белой дымкой. И эта дымка струила непонятный, тревожащий и навевающий печаль запах.
Мальчишки, прибежавшие из города, рассказали, что в новом храме на алтаре было сожжено Лунное дерево. Нимлот стал первой жертвой для Моргота. А от останков дерева вместо обычного дыма, вдруг, поднялось лёгкое ароматное облако, которое расплылось над всей Эленной, и люди дивились и не понимали, чтобы это могло значить.
— Как вовремя, мой любимый Исилдур, ты спас от недругов плод этого несчастного дерева! — сказала Лиэль, обняв его.
Исилдур ничего не ответил тогда. Позже, когда зажглись над морем первые звёзды, он вышел на берег и встал на колени. Он поклялся холодной и ясной звезде Эарендила, что отомстит за погубленный Нимлот и уничтожит Саурона. Слёзы текли у него по щекам, и он не утирал их, никто не мог видеть его в темноте. И также плакало в Роменне маленькое деревце Нимлот, деревце, с которым отныне была связана его судьба.
А запах всё не исчезал и бередил, и тревожил души, и немногие в ту ночь могли спать спокойно.
Цирк Слютко Хохмача
Тусклый свет проникал сквозь парусиновую ткань шатра, но и он раздражал маленького хоббита по кличке Замогильный Голос, ему хотелось забыться, погрузиться в ночь, как в спасение. Последнее время он предпочитал ночи дням с их грубой действительностью, когда вся его жизнь, все действия и желания не принадлежали ему. Сны нельзя было поработить. Он лежал на соломе в своей клетке, к которой, как ни странно, привык. Всё тело ныло от побоев, а назойливые мухи норовили присесть на мокрые рубцы, которые оставил на его спине кнут Громиллы. Он стонал без передышки.
— Когда ты уже угомонишься, образина, — раздался голос из клетки напротив, где жили его сородичи. «Вилли Жбан возмущается», — подумал Замогильный Голос.
— Из-за тебя нас всех лишат сладкого, — вторила его супруга Какафония.
— Выделываешься, мелешь, что попало, тоже нашёлся неженка! Вкалывай тут за него, отдувайся. Вот уж не встречал тоскливее субъекта. Когда работать будешь? — ворчал Вилли Жбан.
Замогильный Голос не реагировал на эти речи, он как раз пытался отключить своё сознание от текущего момента — весьма полезный навык. Осваивал его несчастный хоббит — Буги Нытик, которого судьба занесла в такую несусветную даль. Ах, если бы он мог повернуть время вспять!
Терзая себя воспоминаниями, Буги вновь вернулся к тому злополучному дню, когда все они с приятным грузом гномьих сокровищ прибыли, наконец, в Пеларгир. Здесь они распрощались с гномами, которые спешили дальше в Кузенгард, где проживало большинство их соплеменников. Тим и другие гномы выразили свою признательность хоббитам и обещали дружбу на века. Но хоббиты тогда несколько обиделись на них, потому что они даже не захотели зайти к добряку Пуму и распить вместе пива за удачное завершение тяжелого похода. Буги подумал, что, наверное, никогда больше не увидит гномов, потому что пути их расходятся. А впрочем, если Тиму удастся построить чудо-град Нуллукиздин, можно будет заехать погостить.