Гл. XVIII. Об искусстве грамматики и ее понятиях Итак, первое из свободных искусств — это грамматика, второе — риторика, третье — диалектика, четвертое — арифметика, пятое — геометрия, шестое — музыка, седьмое — астрономия; грамматика получила свое название от букв90, как показывает звучание этого слова. Определение же ее таково: грамматика есть наука толкования[104] поэтов и историков и объяснение правильного письма и построения речи. Она есть начало и основа (fundamentum) свободных искусств. Потому ее следует называть школой Господней, ведь в ней заключаются наука и обоснование[105] правильного говорения и письма. Каким образом можно узнать силу произнесенного звука или мощь букв и слогов, если не изучить этого с ее[106] помощью? Или как суметь различать стихотворные стопы91, ударения и пунктуацию, если прежде не получить необходимых знаний посредством этой науки? Или как познать законы построения речей, красоты риторических фигур, достоинство тропов92, смысл этимологии и правильность орфографии, если прежде не постичь искусство грамматики? Безупречно и достойным похвалы образом изучает это искусство всякий, кто видит в нем для себя не бездушную битву со словами, но стремится приобрести науку правильного говорения и опыт писания. Она является судьей всех писцов, так как помогает обнаружить и исправить ошибки, а если что сказано хорошо, даст обоснованное одобрение. А все риторические фигуры, которые описаны этой светской наукой, весьма часто обнаруживаются в священных книгах. И всякий, кто внимательно читает божественные книги, обнаружит также, что наши авторы использовали тропы, и к тому же чаще и обильнее, чем можно было бы подумать и поверить. И не только примеры всех этих тропов, но даже и имена некоторых из них встречаются в божественных книгах — такие, как аллегория, намек, притча. Знание всех этих приемов необходимо для распутывания двусмысленностей; ведь если приобретается лишь чувство владения словом, то это бессмысленно. Нужно особенно стремиться к тому, чтобы случайно не было сказано в форме того или иного тропа то, чего мы не понимаем, и так открывается многое из того, что было скрыто. Важно знать и изучаемую в курсе грамматики метрику, поскольку у евреев текст Псалтири (как свидетельствует блаженный Иероним) то бежит ямбом, то звучит алкеевым стихом, то разрастается сапфической строфой, а то вступает полустопой. Второзаконие же и Книга пророка Исайи, а также Книги Соломона и Иова (как пишут Иосиф и Ориген), сложенные на их языке, устремляются гекзаметрами и пентаметрами93. Вот почему не следует пренебрегать этим, хотя и общим с мирянами[107] знанием, но в необходимых пределах изучать,[108] в особенности потому, что многие евангельские мужи с помощью этого искусства сотворили выдающиеся книги и при его посредстве смогли сделать богоугодное дело — как, например, Ювенк, Седулий, Аратор, Алким, Климент, Паулин и Фортунат и много прочих. Если же у нас возникнет желание прочесть отличающиеся красотой стиля поэмы и книги светских авторов, следует помнить об образе плененной женщины, описанном во Второзаконии94; там говорится о следующем наставлении Господа: если израильтянин захочет взять ее в жены, пусть острижет ей голову, обрежет ногти, удалит волосы, и когда она будет чистая, тогда пусть перейдет в объятия жены. Если мы понимаем это буквально, ну не смешно ли это? Так мы должны поступать и делать то же самое, когда мы читаем светских поэтов, когда в наши руки попадают книги светского знания: если мы находим в них что-либо полезное, то применяем это к нашим догматам; если же что-то излишнее об идолах, о плотской любви, о бренных заботах, то это мы должны удалить, выстричь, отсечь острым железом, как ногти. Однако мы должны остеречься от этого[109] на глазах у всех, чтобы эта наша вольность не поразила нестойких; чтобы какой-нибудь нетвердый в нашем учении брат, за которого умер Христос, не погиб, увидев нас пребывающими в языческом храме.

Риторика — это (как передают учителя) учение о хорошем изложении мыслей в светских науках, в государственных делах. Но хотя это определение, скорее всего, относится к светскому знанию, однако оно не чуждо и церковному учению. Ведь о чем бы оратор и проповедник божественного закона ни возвещали ясно и достойным образом, или как бы связно и изящно он ни изъяснялся при обучении и при наставлениях, он делает это в соответствии со своим опытом в искусстве риторики; поэтому не следует думать, что грешит тот, кто изучает это искусство в подобающем возрасте и кто использует эти уроки в наставлениях или проповедях; напротив, делает доброе дело изучающий его во всей полноте, с тем чтобы надлежащим образом подготовиться к проповедованию слова Господня. Ведь поскольку с помощью искусства риторики проповедуется и истинное, и ложное, кто осмелится сказать, что в борьбе против лжи истина должна быть беззащитна? Ведь тогда очевидно, что те, кто осмеливается проповедовать ложные идеи, будут иметь доброжелательного, внимательного и отзывчивого слушателя, а эти[110] не будут. Те смогут излагать ложные идеи кратко, ясно, правдоподобно, а эти будут проповедовать истину так, что слушать будет тошно, понять невозможно, наконец, верить не захочется. Те с помощью ложных доказательств будут нападать на истину, защищать ложь, а эти не смогут ни истины защитить, ни дать отпора лжи. Те, увлекая и подталкивая души слушателей к ошибке, своей пылкой речью будут устрашать, печалить, веселить, ужасать, а эти, вялые, холодные заступники истины, усыплять. Кто так безрассуден, чтобы принять это? Поскольку причиной здесь является умение излагать свои мысли, которое очень много значит в проповеди и дурного и хорошего, почему не дать это знание хорошим людям, чтобы оно служило истине, коль скоро оно используется дурными людьми для достижения ими негодных и ничтожных целей, и с его помощью совершаются несправедливость и обман?[111] все существующие по этому вопросу наблюдения и наставления, к которым прибавляется в форме разнообразных слов и словесных украшений искусство владения языком — то, что именуется даром слова, или красноречием, — все это следует, отведя для этого подходящее время, в подобающем возрасте изучать тем, кто имеет к этому способности. Ведь и римские мастера красноречия не стеснялись говорить, что тот, кто не может овладеть этим искусством быстро, не овладеет им никогда. И мы не настолько ценим это,[112] чтобы заставлять изучать его людей в зрелом или даже преклонном возрасте. Достаточно и того, чтобы оно было заботой молодежи; и не только тех, кого мы хотим обучить для церковных нужд, но и тех, у кого еще не возникла настоя — тельная и несомненная потребность в этом умении. Ведь если отсутствует острый и пылкий ум, легче овладевают искусством красноречия те, кто читает и слушает ораторов, нежели те, кто неуклонно следует предписаниям науки красноречия. И нет недостатка в поучительных и авторитетных церковных сочинениях, даже помимо канона, идеи которых усваиваются при чтении даже теми, кто не знаком с ними, а лишь склонен к тому, о чем там говорится: благодаря красноречию, с которым ведется повествование, человек, пока читает, проникается этими идеями; к этому добавляются также усердные упражнения в письменных и устных сочинениях; наконец в изложении того, что чувствуешь в соответствии с принципами сострадания и веры. Но теперь довольно сказано о риторике, более подробно действие ее законов при построении речей мы покажем немного позже.