Дочитала роман, конец неудовлетворителен.

1847-го января 10-е. Уезжаем 16-го. Опять все симпатично и тепло… всех люблю, вижу, что и они любят нас;

с большою радостью уезжаю, чувствую, что с радостью буду возвращаться. Настоящее хорошо, отдаюсь ему. безотчетно. (596)

— Кто имеет право писать свои воспоминания?

— Всякий.

Потому, что никто их не обязан читать.

Для того, чтоб писать свои воспоминания, вовсе не надобно быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным человеком, — для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказать.

Всякая жизнь интересна; не личность — так среда, страна занимают, жизнь занимает. Человек любит заступать в другое существование, любит касаться тончайших волокон чужого сердца и прислушиваться к его биению… Он сравнивает, он сверяет, он ищет себе подтверждений, сочувствия, оправдания…

— Но могут же записки быть скучны, описанная жизнь бесцветна, пошла?

— Так не будем их читать — хуже наказания для книги нет.

Сверх того, этому горю не пособит никакое право на писание мемуаров. Записки Бенвенуто Челлини совсем не потому занимательны, что он был отличный золотых дел мастер, а потому, что они сами по себе занимательны любой повестью.

Дело в том, что слово «иметь право» на такую или другую речь принадлежит не нашему времени, а времени умственного несовершеннолетия, поэтов-лауреатов, докторских шапок, цеховых ученых, патентованных философов, метафизиков по диплому и других фарисеев христианского мира. Тогда акт писания считался каким-то (597) священнодействием, писавший для публики говорил свысока, неестественно, отборными словами, он «проповедовал» или «пел».

А мы просто говорим. Для нас писать — такое же светское занятие, такая же работа или рассеяние, как и все остальные. В этом отношении трудно оспаривать «право на работу». Найдет ли труд признание, одобрение, — это совсем иное дело.

Год тому назад я напечатал по-русски одну часть моих записок под заглавием «Тюрьма и ссылка», напечатал я ее в Лондоне во время начавшейся войны; я не рассчитывал ни на читателей, ни- на внимание вне России. Успех этой книги превзошел все ожидания: «Revue des Deux Mondes», этот целомудреннейший и чопорнейший журнал, поместил полкниги во французском переводе. Умный ученый «The Athenaeum» дал отрывки по-английски, на немецком вышла вся книга, на английском она издается.

Вот почему я решился печатать отрывки из других частей.

В другом месте скажу я, какое огромное значение для меня лично имеют мои записки и с какою целью я их начал писать. Я ограничусь теперь одним общим замечанием, что у нас особенно полезно печатание современных записок. Благодаря ценсуре мы не привыкли к публичности, всякая гласность нас пугает, останавливает, удивляет. В Англии каждый человек, появляющийся на какой-нибудь общественной сцене разносчиком писем или хранителем печати, подлежит тому же разбору, тем же свисткам и рукоплесканиям, как актер последнего театра где-нибудь в Ислингтоне или Падингтоне. Ни королева, ни ее муж не исключены. Это — великая узда!

Пусть же и наши императорские актеры тайной и явной полиции, так хорошо защищенные от гласности ценсурой и отеческими наказаниями, знают, что рано или поздно дела их выйдут на белый свет.

Два первые тома «Былого и дум» составляют такой «отрезанный ломоть», что мне пришло в голову между ними и следующими частями поставить небольшую кладовую для старого добра, с которым по ту сторону берега (598) нечего делать; она может служить вроде pieces Justifica-tives[787] или обвинительных актов.

Общих статей, вроде «Писем об изучении природы», «Дилетантизма в науке» и прочего, разумеется, в этой книге нет,[788] нет также и повестей. Я выбрал только те статьи, которые имеют какое-нибудь отношение к двум вышедшим томам «Былого и дум». Тут на первом плане «Записки одного молодого человека»; как чертежи сравнительной анатомии или лафатеровские профили, они показывают наглядно изменения, вносимые в физиономию мысли и слова двадцатью такими годами; которые я прожил между записками молодого человека, набросанными в 1838 во Владимире-на-Клязьме, и думами пожилого человека, помеченными в Лондоне на Темзе.

Досадно, что у меня нет ценсурных пропусков,[789] и всего досаднее, что нет целой тетради между первым, напечатанным в «Отечественных записках», отрывком и вторым. Я помню, что в ней был наш университетский курс и что тетрадь оканчивалась соборной поездкой нашей в Архангельское князя Юсупова, описанием обеда и пира возле оранжереи, который продолжался еще дни два возле Пресненских прудов.

Затем я поместил несколько полемических статей, по всей их правде и кривде, в костюме сороковых годов и во всей тогдашней односторонности.

Много воды утекло с тех пор, как мы боролись с православной покорой славянофильской, и быстро текла вода с 1848… Все сдвинула она, все подмыла… многое совсем снесла. Наша религия независимости не так исключительна и ревнива, как была, и недавно еще нам казалось издали, что великороссийская любовь к отечеству перестала быть ненавистью к другим…

25 января 1862 г. Orsett House, Westbourne terrace.

Главы четвертой части впервые опубликованы в «Полярной звезде» на 1855 год (кн. I) и 1858 год (кн. IV), отдельные отрывки — в «Полярной звезде» на 1861 год (кн. VI) и 1862 год (кн. VII, вып. I). Главы «Н. X. Кетчер» и «Эпизод из 1844 года» (написаны в 1856–1857 гг.) при жизни Герцена напечатаны не были. На рукописи главы «Н. X. Кетчер» помета автора: «Былое и думы». К II части. Глава *** Н. X. Кетчер (1842–1847)». Перечитывая в 1865–1866 годах главу и написав заключительные строки ее, «Эпилог», Герцен сделал на автографе наклейку, на которой надписал: «Н. X. Кетчер. Базиль и Арманс. 1856–1866. Ничего, для печати». Впервые главы опубликованы в «Сборнике посмертных статей А. И. Герцена», Женева, 1870 (2-е изд. — 1874 г.).

Стр. 3. …звон бубенчиков, напоминавший нам то 3 марта 1838, то нашу поездку 9 мая. — 3 марта 1838 года во время тайного посещения Герценом Москвы произошла его первая, после ссылки, встреча с Натальей Александровной; 9 мая 1838 года — день их приезда во Владимир и венчания.

«…жизни май цветет один раз и не больше» — из стихотворения Шиллера «Resignation».

Стр. 4. Ему был разрешен въезд в Москву за несколько месяцев прежде меня. — На прошение Н. П. Огарева о его переводе из Пензы в Москву для службы в сенате разрешение Николая I последовало 11 мая 1839 года. С Герцена полицейский надзор был снят 16 июля 1839 года. (603)

…слова Дон Карлоса, повторившего, в свою очередь, слова Юлия Цезаря: «Двадцать три, года, и ничего не сделано для бессмертия!» — По преданию, так воскликнул Юлий Цезарь, сопоставляя себя с Александром Македонским, который уже в молодости прославился своими подвигами (см. Плутарх, «Юлий Цезарь», 11). В драме Шиллера «Дон Карлос» эти слова произносит Карлос, обращаясь к отцу (действ. II, явл. 2).

Стр. 5…ок женился. — Н. П. Огарев женился в 1836 году на М. Л. Рославлевой. Рассказ о М. Л. Огаревой был введен Герценом в текст главы в 1861 году при подготовке к печати отдельного издания «Былого и дум».

Стр. 10. …двое из старых друзей. — Речь идет, видимо, о Н. X. Кетчере и И. М. Сатине.