Вслед за пространными, скорбными рассуждениями по поводу падения нравов фрау фон дем Буш опять возвращалась к своей теме. Ее худшие опасения, – писала она, – по-видимому, оправдались. «Лиза пишет мне, что вы уже полгода не навещаете своего брата. Мне легко понять, что вы от него отдалились, как почти все другие люди. («О, как бессовестна эта старуха!» – подумал в гневе Михаэль) Ведь все его друзья, как пишет мне Лиза, мало-помалу покинули его, да и знакомые Лизы начинают исчезать, а у нее ведь был такой превосходный круг – все уважаемые личности, секретари посольств, атташе и блестящие офицеры. Из дружбы и уважения к нашему семейству они бывали у Лизы. Но не приходится удивляться, что они уходят один за другим. Дочь моя очень несчастна, я вижу это из каждой строки ее писем. Вы знаете, милый Михаэль, что ваш брат уже три месяца не служит больше в синдикате Раухэйзена». («Венцель? Что это с Венцелем?» – подумал Михаэль, испуганный этой неожиданной новостью.) Почему? Известна ли вам причина? А ведь у него там было чудесное и превосходно оплачиваемое положение. Что случилось? Объясните мне! Лиза об этом упорно молчит. От берлинских знакомых мне не удалось узнать ничего достоверного, они только делали намеки, еще сильнее меня встревожившие. Что-то здесь неладно. Я поехала бы в Берлин, но должна побывать в Бремене, у своей сестры, а потом во Франкфурте-на-Майне, куда меня настойчиво зовет одна старая подруга. Мне хотелось бы, чтобы Лиза питала к своей матери больше доверия. Пойдите к ней, пожурите ее! Что за глупая гордость – стыдиться перед родной матерью. Но я могу себе представить, что Лизе неприятно говорить о столь неутешительных вещах. Не знаю, видались ли вы за последнее время со своим братом. Лиза пишет мне, что в последние месяцы им овладела какая-то необыкновенная непоседливость. Он часто пропадал из дому на несколько дней. А в полученном сегодня письме Лиза признается мне, что Венцель не возвращается домой уже две недели, поглощенный делами. Я чувствую, что Лиза переживает страшнейшие волнения. Что вделалось с вашим братом?

Михаэль прочитал это сообщение с чрезвычайным изумлением и некоторым испугом. Письмо заканчивалось просьбой навестить Лизу, порасспросить ее и затем подробно сообщить обо всем ей, фрау фон дем Буш, с нетерпением ожидающей его ответа.

Михаэль встал и надел пальто. Встревоженный и раздраженный, вышел он из ресторана.

Он решил завтра посетить Лизу.

На следующий день, в начале пятого часа Михаэль отправился к Лизе. Она жила в западной части города, на одной из тех улиц, что все похожи одна на другую, в одном из тех полных поддельной роскоши домов, что все различны между собою. Вестибюль был весь облицован мрамором. Рядом с лифтом стояла мраморная скамья, на которую никто не садился, потому что она была как лед холодна. Но Лиза находила великолепным и вестибюль, и скамью.

Горничная, миловидная и стройная, в наколке, встретила гостя с радостно удивленным лицом.

– Господин доктор Шелленберг, вы ли это? – воскликнула она и как можно шире распахнула перед ним дверь.

– Моя невестка дома? А впрочем, я слышу ее голос. Из комнаты Лизы доносились пение и игра на рояле.

Лиза разучивала какой-то каданс, повторяя его несколько раз. У нее было сильное, немного резкое сопрано.

– У барыни урок, – сказала служанка. – Мне не велено мешать. Но урок скоро кончится.

– Проводите меня покамест к детям, – попросил Михаэль.

Не успел он заглянуть в детскую, как раздался громкий и радостный визг обоих детей. Марион, девочка, похожая на Лизу, хотела сейчас же броситься к нему. Она торчала на табурете посреди комнаты. Но мальчик, Гергард, – уже теперь в его лице сквозили крупные, немного грубые черты Шелленбергов, – взволнованно прикрикнул на сестру:

– Не высаживайся, Марион, ты сейчас же утонешь! Ты ведь не умеешь плавать! А ты, дядя, пожалуйста, не ходи дальше. Разве ты не видишь, что эта полоса – берег озера?

Гергард сидел на платяном шкафу. В руке он держал свернутый из бумаги рупор и, поднося его иногда ко рту, страшно трубил. В комнате стоял большой беспорядок, дети были не совсем опрятны и неряшливо одеты. В углу идиллически красовалась ночная посудина.

– Что тут происходит? – спросил Михаэль, смеясь.

– Марион сидит на парусной яхте, которая только что перевернулась, дядя, – объяснил Гергард порывисто и возбужденно, боясь, что дядя помешает игре. – А я – сторож на маяке и трублю о помощи. Не высаживайся, Марион, ты сейчас же утонешь! Разве ты не видишь, какие бушуют волны? И ветер дует – у-у-у!

Марион с мольбой о помощи смотрела на Михаэля, судорожно цепляясь за табурет, словно боясь, что ее снесет порывом ветра. От страха она промочила штанишки и была близка к слезам.

– Не бойся, Марион, – успокоил ее Михаэль, – если ты упадешь в воду, я тебя сейчас же вытащу.

– Ты должна звать на помощь, Марион! Ах, какая ты глупая!

– Помогите! Помогите! – завопила крошка.

– Спасательная шлюпка приближается! – протрубил Гергард.

Стремглав, как кошка, соскочил он со шкафа и стал медленно скользить по полу на стуле к табурету Марион. Крича и командуя, он бросил ей веревку и оттащил ее вместе с табуретом в угол. Это означало, что они достигли берега.

– Иди сюда, дядя, – крикнул мальчик, – теперь мы на Павлиньем острове. – Голос у Гергарда, который раньше дико и громко кричал, возбужденный игрою, вдруг сделался мягким и нежным. – Отчего ты так редко приходишь? Тебя больше совсем не видать! – сказал он и посмотрел на Михаэля долгим, чистым взглядом. А Марион вскарабкалась на него, как на дерево, и, обвив его шею худыми ручонками, покрывала поцелуями его щеки.

– У меня было много работы, – смущенно ответил Михаэль, чувствуя, что мальчик не верит ему.

Гергард искоса посмотрел на него.

– Ну, вы уж, со своей работой! – сказал он и презрительно пожал плечами. – Папа тоже говорит, что должен работать, а между тем день и ночь сидит в ресторанах.

– Гергард, постыдись! – с мягким укором сказал Михаэль: – фи, как некрасиво! Что ты говоришь? Кто сказал тебе, что папа день и ночь сидит в ресторанах?

– Мама сказала, – ответил мальчик и поджал губы.

Михаэль роздал им сласти, которые принес с собою, и принужден был вместе с Марион съесть палочку шоколада. Она грызла ее с одного конца, он – с другого, пока их губы не встретились. Потом дети пожелали непременно затеять с дядей общую игру. Они знали, что, едва лишь кончится урок, дядю у них отнимут.

– Пойдем, дядя, – крикнул Гергард, – во что мы будем играть? Давай, взойдем на Монблан, хочешь?

– Ну что ж, давай! – улыбаясь, согласился Михаэль. – Как же у вас происходит восхождение на Монблан?

Но Марион захныкала:

– Я не хочу на Монблан. Дядя, для этого нужно лезть на шкаф, а я боюсь.

– Ах, какая ты глупая рева! – крикнул мальчик, топнув ногой. – Пять тысяч метров, чего же тут бояться?

Михаэль успокоил девочку.

– Ну, Марион, если я буду рядом с тобой, ты ведь не струсишь. Смотри, я буду держать тебя за руку, и ничего с тобой не случится. А упадем – не беда: ты упадешь ко мне на руки!

Гергард тотчас же усердно занялся приготовлениями, К шкафу придвинули стол и на стол поставили стул. Потом к столу приставили второй стул. Затем все трое связались веревкой, и Гергард, вооружившись палкой, начал восхождение. Он вырубал палкой ступени во льду, подавал предупреждающие сигналы, и Марион уже перепугалась. В конце концов все сошло гладко, и все трое оказались наверху.

Горничная в этот миг открыла дверь и сказала, громко рассмеявшись:

– Урок окончился, я сейчас доложу о вас барыне.