Они как раз проходили под псевдобамбуковой лестницей, и голос Рэмси громко прозвучал в замкнутом пространстве. Не только она озадаченно повернула голову, услышав его странный вопрос. Пруденс уставилась на Рэмси, в голове у нее был полный сумбур. Не могла же она во всеуслышание заявить, что более романтической фигуры, чем он сам в свадебном индийском одеянии и чалме, она не имела счастья презирать. Но и проигнорировать его вопрос она тоже не могла. У нее не было выбора: слишком многие слышали, как он был задан.
– Наверняка каждой женщине до определенной степени нравятся романтические истории, – наконец проговорила она.
Он кивнул, и его чалма, казавшаяся необычайно живописным дополнением его головы, качнулась. Пруденс невероятно раздражало его умение показать, что его что-то ужасно забавляет, не улыбаясь при этом.
– А каждый мужчина наверняка в юности тратит много времени на то, чтобы определить границы женского интереса к любовным романам.
Кто-то из тех, кто услышал это, засмеялся.
Пруденс не привыкла к провокационным репликам, высказанным во всеуслышание.
– Это весьма деликатные границы, сэр, и определять их надо, проявляя максимальную деликатность, – ответила она несколько натянуто, – Наверняка тому, кто не обладает подобной деликатностью и склонен легкомысленно преступать их, потом приходится долго извиняться за свое чрезмерное любопытство.
Он понял ее ехидную подковырку. Пруденс увидела это по его явной, хотя и без улыбки реакции, которая так ее раздражала.
– Действительно, легкомысленный человек, – он слишком уж выделил это слово, – склонный к легкомысленным поступкам, должен проводить большую часть жизни, либо извиняясь за чрезмерное любопытство, либо принимая поздравления по поводу одержанных побед.
ГЛАВА 7
Пройдя по низкому, узкому и темному проходу, благодаря акустическим свойствам которого все, кто шел за ними, слышали провокационный ответ лорда Рэмси, они попали в обеденный зал – огромную комнату, которая поглотила бы любое ответное замечание Пруденс. Комната вызывала удивление и благоговение. Потолок ее был настолько высоким и так красиво отделан, что взгляды всех сразу же устремились вверх.
На сводчатом потолке на фоне бледно-голубого неба было нарисовано гигантское банановое дерево, в ветвях которого свил свое странное гнездо дракон. Огромная, сделанная из серебра фигура дракона с распростертыми крыльями, закрученным хвостом и пламенем, вырывающимся изо рта, была объемной.
Рэмси наблюдал за Пруденс, загадочный и непонятный в своем необычном красивом одеянии. Чалма затеняла глаза, в которых, казалось, не было ни одного вопроса, только ответы.
– Хороша, не правда ли?
– Она? – недоверчиво переспросила Пруденс. Как он осмелился предположить, что дракон был женского пола?
Пожав плечами и ничем, кроме изогнутой брови, не показав, что ее реакция, как всегда, его позабавила, в чем Пруденс нисколько не сомневалась, он ответил:
– У нее есть потомство.
Это и в самом деле было так. В серебряных когтях дракон держал тяжелую блестящую люстру с каскадом свисающих подвесок и шестью маленькими дракончиками. Во рту у дракончиков были цветки лотоса из цветного стекла, служившие абажурами недавнему техническому изобретению – газовым лампам.
– А почему вы так уверены, что это не папа-дракон, обучающий своих отпрысков правилам хорошего драконьего поведения? Вы что, настолько хорошо знакомы с привычками драконов?
Он, казалось, обдумал ее возражение, но в конце концов покачал головой.
– Я абсолютно уверен, что этим занимается дракон-гувернантка.
– Правда? – Пруденс удалось не рассмеяться, услышав эту остроумную подковырку. Ей удалось не уставиться снова на Рэмси в его красочном одеянии. Он и так привлекал к себе слишком многочисленные взгляды. – Что ж, тогда, будучи гувернанткой, я должна исправить вашу ошибку. В искусстве Востока дракон является символом мужественности, женское начало ассоциируется с тигром.
– А так как один из них извергает пламя, а другой наделен острыми зубами и когтями, то они, наверное, постоянно воюют друг с другом, – предположил Рэмси.
Пруденс проигнорировала его замечание. Что-то, связанное с драконом, не давало ей покоя. Она нахмурилась.
– Разве на Востоке крылатые драконы не считаются воплощением зла? Почему же принц выбрал его для украшения своего обеденного зала и почему порождения этого зла держат во рту цветы лотоса, из которых вырывается пламя? Насколько мне известно, лотос и у буддистов, и у мусульман является символом поиска духовного начала посредством чувственного опыта.
Рэмси опять пристально посмотрел на нее. Глаза его сверкали.
– Лотос означает, – он многозначительно помолчал, приподняв брови, – много самых разных вещей, так же, как и дракон.
Озорные искорки в его глазах вынудили Пруденс перейти к обороне. Он смотрел на нее так, будто она затронула какой-то двусмысленный вопрос. Она и правда совсем не была уверена в том, что правильно понимает символику лотоса, зато была уверена в том, что ей не хочется, чтобы Рэмси просветил ее на этот счет.
В зале – царстве ярких огней и красок – было слишком душно, и это не способствовало созданию ощущения комфорта, равно как и понимающий взгляд Рэмси, направленный прямо на нее. Тайна злого дракона, висевшего над обеденным столом, занимала ее гораздо меньше, чем тайна несомненного интереса к ней, Пруденс, англичанина, осмелившегося появиться на званом обеде в индийском свадебном костюме. Возможно, ей следует держаться подальше от Рэмси, тогда в голове у нее прояснится. Каждой своей фразой он провоцировал ее. И почему он всегда затрагивал такие щекотливые темы? Почему при каждом его взгляде она краснела от стыда, вспоминая прикосновения его рук к своему телу? И почему он не извинился перед ней?
Пруденс отошла от своего беспокойного кавалера, решив более внимательно осмотреть зал. Вдоль стен и у окон на золотых и лазуритовых подставках стояли еще несколько драконов, на хвостах которых были укреплены газовые светильники в абажурах-лотосах. Эти драконы были практически бескрылыми, представляя более традиционное изображение китайского дракона, являющегося символом власти императора и удачи. Пруденс обнаружила, что ей хочется обсудить с Чарльзом Рэмси вопрос о том, что означает соседство двух видов драконов. Она сомневалась, что кто-нибудь другой знает о религиозной символике драконов и цветов лотоса, да до нее, наверное, никому и дела-то не было. Интересно, подумала Пруденс, знает ли принц о религиозном смысле изображений драконов, которыми он себя окружил.
Она бросила быстрый взгляд в сторону Рэмси. Он стоял у одного из декоративных восточных буфетов с ножками в виде драконов и болтал с небольшой группой гостей. Он очень напоминал заезжего раджу. Почувствовав на себе ее взгляд, он поднял глаза, уставился на Пруденс и продолжал смотреть на нее не мигая, пока между ними не проехал принц в своем кресле на колесах.
– Не все еще доведено до конца, – объяснял принц одному из гостей. Его лицо засияло от удовольствия, когда он принялся рассказывать, что еще предстоит сделать. Ничто в этом лице не указывало на то, что он умышленно повесил на потолок в своем доме фигуру, являющуюся воплощением зла. Скорее он так же, как и Пруденс, просто был увлечен чудесами дальних стран и рискнул украсить свой павильон всем, что показалось ему интересным, сделав это безо всякого разбора. Точно так же он рискнул попросить друга прийти на торжественный обед в свадебном наряде чужой страны.
Пруденс прониклась духом этой великолепной комнаты с ее бьющей в глаза роскошью. Она решила поближе рассмотреть южную часть зала, где стена смыкалась с потолком особым образом, создавая эффект шатра. Она слышала, что в Лондоне последним криком моды считалось отделывать бальные залы тканью с целью придать им вид шатров, но здесь сама стена колыхалась мягко, как свисающее полотно.