Постепенно он освоился с темнотой и понял, что кроме него здесь есть еще люди.

Загрохотал пол под чьими-то тяжелыми шагами, с лязгом закрылась дверь. Потом взревел мотор, и машина, чуть подпрыгивая, покатилась по полю.

Сразу же вспыхнула маленькая лампочка над дверью кабины пилотов, и Игорь увидел, что у противоположного борта сидят три человека в комбинезонах и летных шлемах. В салон вышел стрелок. Пройдя в хвост самолета, он занял место у турельного пулемета.

— Кто хочет, может курить, — бросил он на ходу.

Игорь достал папиросы, протянул пачку своим спутникам. Они молча взяли и так же молча закурили. Видимо, разговаривать никому не хотелось. Прислонившись к борту, Муравьев весь отдался новому ощущению — ощущению полета.

Несколько часов назад в управление приехал Данилов и, вызвав его в свой кабинет, сказал:

— Собирайся, полетишь к партизанам.

Он сразу не поверил. Начальнику отделения пришлось несколько раз подряд повторить эту фразу, пока смысл ее дошел до Игоря.

На инструктаж и сборы ушло около часа. Муравьев спорол с гимнастерки петлицы, отвинтил орден, вместо милицейского герба прикрепил к фуражке звезду. В одном он слукавил. Свое муровское удостоверение не оставил в сейфе, а взял с собой. На всякий случай. Кроме того, в полевую сумку он сунул пять снаряженных обойм к ТТ. Всего получилось семь. И потом, через день, понял, как был прав, запасаясь лишними патронами.

Муравьев не чувствовал, сколько прошло времени. Дремотное состояние охватывало его. Постепенно гул двигателей начал затихать. Спало возбуждение первых часов, и стали сказываться бессонные ночи.

Он, кажется, уже спал, когда вдруг услышал чей-то резкий голос:

— Заходим на костры! Приготовить оружие!

Игорь открыл глаза и расстегнул кобуру.

— Слышь, друг, помоги снять, — воздушный стрелок возился с пулеметом.

— А зачем? — поинтересовался Игорь.

— На посадку заходим, мало ли что… Вот так, спасибо.

Вдвоем они установили тяжелый ШКАС, развернули его пламегасителем к дверям.

— Ну, — стрелок улыбнулся, — пронеси господь.

Самолет, подпрыгивая, побежал по земле. Моторы заглохли, и сразу же наступила томительная тишина. Игорь достал пистолет, напряг слух. Дверь кабины распахнулась.

— Порядок, ребята, прибыли.

В темноте остро пахло какой-то пряной травой, где-то невдалеке плескалась вода. И это показалось Муравьеву слишком мирным и спокойным, точно таким же, как прошлым летом на даче в Раздорах, когда они с Инной вечерами ходили гулять к Москве-реке.

Вокруг закипела работа. Кто разгружал самолет, кто подтаскивал свежесрубленные деревья и складывал их рядом с машиной, готовясь, видимо, замаскировать ее на день.

Только один он стоял как бы в стороне и был совершенно чужим для этих людей.

— Эй, летуны, — раздался чей-то веселый голос, — кто из ваших пассажиров Муравьев?

— А ты их сам спроси, — ответили недовольно. — Наше дело кучерское — вези, а ваше — документы проверять.

— Муравьев я! — крикнул Игорь.

— А… Коллега. Привет, привет московским сыскорям, — навстречу Игорю шагнул высокий человек в милицейской форме. Он крепко пожал протянутую руку.

— Пойдем. Тебя как зовут?

— Игорь.

— А меня Пономарев, Борис, между прочим. Пошли ко мне, там поговорим, и отдохнуть с дороги я тебя устрою.

Они пересекли поляну и свернули на еле приметную тропинку. Шли минут десять.

— Прибыли. Заходи.

Игорь увидел землянку, прямо на ее накате росли березки. Они спустились вниз по обшитым досками ступенькам.

— Подожди, — предупредил Пономарев, — здесь у нас тесновато, я сейчас свет зажгу.

Над потолком вспыхнула автомобильная фара.

— Для тебя, столичного гостя, иллюминация. Вы-то, наверное, в Москве думаете, что мы, как кроты, в щелях сидим. А у нас, видишь, электричество.

Игорь огляделся. Землянка была довольно просторной: две койки, стол посередине, сейф в углу, на стене портреты Ленина, Сталина и Дзержинского, под ними висели автоматы.

Игорь присел к столу, расстегнул полевую сумку, достал фотокарточки и бланки протокола.

— Та-ак, — протянул Пономарев, — я смотрю, дело серьезное. Значит, по всей форме допрашивать будут.

Он сел напротив. И только теперь Муравьев смог как следует разглядеть его. Скуластое лицо с крепким носом, белобрысая челка, спадающая на брови.

— Я являюсь оперативным уполномоченным одного из отделений Московского уголовного розыска, — сказал Игорь и достал из кармана удостоверение.

Пономарев взял его, внимательно поглядел и протянул обратно.

— Слушаю вас.

Голос его стал строгим, официальным.

— Товарищ Пономарев, Борис Алексеевич, я обязан допросить вас в качестве свидетеля и предъявить вам для опознания следующие фотографии.

Муравьев разложил на столе три фотокарточки, на одной из которых под номером два был изображен тот, кто проходил по делу под фамилией Шантрель.

Пономарев аккуратно, один за другим, брал снимки и очень внимательно рассматривал их, близко поднося к свету.

«Неужели не узнает, — подумал с тревогой Игорь. Ну узнай его, узнай, пожалуйста».

— Пиши. — Пономарев положил карточки на стол. Глаза его смотрели так же спокойно, в лице ничего не дрогнуло.

«Мимо», — похолодел внутренне Муравьев. И пока он заполнял официальные данные, на душе у него было скверно. Пономарев же ровным, бесстрастным голосом диктовал:

— На фотографии под номером два мною опознан…

Он посмотрел на Игоря, чуть заметно усмехнулся краешком рта:

— Ну, что ты на меня уставился? Пиши. Итак, мною опознан особо опасный преступник Генрих Карлович Гоппе, 1899 года рождения, уроженец Харьковской области, из немецких колонистов. Социальное положение — сын крупного землевладельца. В 1925 году вступил в открытую борьбу с Советской властью. Находился в банде Смурого, после ее ликвидации из нескольких ушедших бандитов организовал группу, которая совершала вооруженные налеты на ювелирные мастерские в Харькове, Одессе, Киеве. Дважды судим. Последний раз, в 1940 году, приговорен заочно к смертной казни. Из-под стражи бежал. Так… Что еще?.. Да, фамилию немецкую Гоппе изменил в 1930 году. Стал Гоппа Геннадий Кузьмич. Впрочем, фамилий у него было много. В наркомате его дело есть, там и поглядите. Все, что ли?

Пономарев улыбнулся и стал прежним веселым и радушным хозяином:

— Ну, давай подпишу.

— Прочти, — Муравьев пододвинул бумагу.

— Ладно, верю. Слушай, да на тебе лица нет.

— Месяц твоего Гоппе ловим. Он у тебя сбежал, а мы ловим.

— Так давай меняться. Ты здесь оставайся, а я в Москву Генриха Карловича ловить поеду.

— Нет уж, каждому свое.

— Это точно. Но я тебе, Игорь, не завидую. Нет, не завидую, — повторил Пономарев. — Я эту сволочь Гоппе распрекрасно знаю. Я еще опером совсем молодым был в Киеве, брали его на Подоле, ушел он тогда, а плечо мне продырявил. Ты учти, он стреляет как бог.

— Что-то я в тире богов не встречал.

— Ну ладно, как снайпер. В общем, с ним надо чуть что и…— Пономарев щелкнул пальцами. — Понял? Ну, ложись поспи. У тебя целый день в запасе. Отоспись малость.

Муравьев заснул сразу, едва коснувшись головой подушки.

…Проснулся он с ощущением необычайной легкости. Так бывало раньше, в первые дни летних каникул, когда экзамены позади, лето кажется длинным, и каждое утро обещает что-то приятное и новое.

— Ну, наконец, а я-то думал, что ты экзамен на пожарника сдаешь, — раздался веселый голос Пономарева.

— Это как же? — Игорь сладко потянулся и сел, свесив с кровати босые ноги. В низкую дверь пробивался узкий луч солнца и приятно пригревал влажные от тепла пальцы.

— Это у нас так раньше говорили. Я родом-то из Липецка. Там до революции пожарная часть была. Так пожарники весь день спали. А потом по городу шатались опухшие. У нас смеялись: проспишь день на одном боку, значит, экзамен на пожарника сдал.