Отцепившись от локтя Удылгуба, Салазани взмахом рук привлекла всеобщее внимание, и голосок ее разнесся по всему залу. Она поблагодарила гостей за участие в ее торжестве и, улыбаясь с намеком, что Удылгуб — не единственный гвоздь развлекательной программы, объявила:

— Сегодня я предлагаю провести нашу праздничную ночь под звездами!

Все, как один, и я в том числе, устремили взгляды вверх, в высшую точку купола, от которой при словах Королевы стремительно разбежались восемь радиальных трещин. Кое-где в зале послышались испуганные восклицания, а прочие гости в немом изумлении следили, как восемью треугольными лепестками раскрывается огромный купол. Все восемь легли горизонтально, образовав нависшие над океаном террасы, а мы остались, со всех сторон окруженные звездной ночью, отражавшейся в окружающих дворец гладких водах. Оркестр молчал, словно благоговея перед этим величием. Не было ни стужи, ни ветерка. Возможно, я первый догадался, что под раскрывшимся куполом был еще один, из прозрачного, как хрусталь, льда, под которым все мы стояли, как под перевернутым коньячным бокалом.

Но и это был еще не последний шок, приготовленный для нас изобретательной Королевой. Стоило первым несмелым шепоткам осквернить величие ночи, как над пузырем купола во всю небесную ширь встало ослепительно-белое зарево. Это было так неожиданно и мощно, что в зале раздался истошный визг. Зарево размазалось и разложилось на цвета спектра, это была радуга, но — во все небо, нарисованная широкими мазками, как будто по листу мокрой бумаги. Цвета произвольно текли, смешивались и расплывались, цветные пятна, немыслимо преломляясь кристаллом купола, беспорядочно блуждали по залу, к восторгу дам, с упоением следивших, как меняются при этом цвета платьев, волос и лиц. Я наслаждался этой выдумкой до тех пор, пока не почувствовал, что тону в ее безумии. И стоило мне ощутить тяжесть в мозгу, полярное сияние угасло. Поразмыслив, я пришел к выводу, что сама Салазани должна была бы считать этот трюк дежурным, поскольку особенно сильно он действовал только на новичков, и не придавала ему особенного значения. Сама она слишком часто имела возможность им любоваться.

Вполне насладившись нашим выраженным во всеуслышание восхищением, Салазани подала какой-то неуловимый знак, и по периферии зала вспыхнули огни, свет которых, подчиняясь причудливой оптике кристалла, заиграл в его гранях так, будто все мы вдруг оказались внутри бриллианта. Вместе со светом вернулась музыка, и Бал Долгой Ночи начался.

Времяпровождение предоставлялось гостям на выбор. Здесь было достаточно места для тех, кто вздумал бы танцевать. Для прочих вдоль стены обнаружились удобные кресла, расставленные среди изваянных изо льда цветов, сгруппированных в настоящие маленькие сады, едва ли не более причудливые, чем природные. При должном старании в этих зарослях можно было отыскать даже местечко для уединения. И я подумал, что не прижился бы здесь надолго. Я — не Удылгуб. Все вокруг показалось мне скоплением декораций, не одухотворенных свободой, любовью, искренностью, желанием друг другу добра. Все здесь было нагромождено лишь с целью произвести впечатление. А я не мыслю себя без солнца, зелени и живых цветов. На них я променял бы и самое замысловатое полярное сияние. Может, дело тут в воспитании, а может — в душевной организации. Мне все здесь нравилось, все криком кричало об искусстве, изящном вкусе и утонченном эстетстве, но я был рад, что наслаждаться всем этим мне придется только несколько часов. Поэтому я ухватил с пролетавшего мимо подноса радужный коктейль и потащил Звенигора смотреть Шахматный балет.

Танцоры, чьи лица были скрыты фарфоровыми масками, двигались по клетчатой квадратной доске, строго соблюдая правила благородной игры. Облегающие костюмы позволяли им демонстрировать сложную игру мышц, а потрясающе подобранное цветовое сопровождение превращало балет в по-настоящему сюрреальное действие, имитирующее борьбу Света с Тьмой. Знакомая мне до сердечной боли тема, в которой лишь сравнительно недавно появились новые акценты, а именно: что считать Добром, а что — Злом, что — Светом, а что — Тьмой? Как быть, если они объединяются, пересекаются и перерождаются друг в друга? Будь я всемогущ, я перенес бы арену этой борьбы в человеческие сердца, чтобы каждый пережил свой Армагеддон не на поле брани, где силу Добра или Зла докажет оружие и численное превосходство, а в собственной душе. Чтобы в этой битве гибло само Зло, а не его зачастую безвинный носитель, приговоренный тем, кто тоже не одержал в себе победы, чтобы Добро не оскверняло себя палачеством. Не будет ли право под лозунгом Света нести смерть Тьме первым знаком торжества последней? Господи, прости меня, я молод, дерзок и глуп, но я всем сердцем ненавижу войну.

Там, на доске установился пат. Салазани достаточно умна, чтобы не отдавать открытого предпочтения ни одной из могущественных сторон. Свет на мгновение померк, потом вспыхнул снова, но доски уже не было, и веселая музыка ненавязчиво предложила гостям выкинуть из головы мировые проблемы. Салазани бросила Удылгуба в одном из кресел с бокалом бренди — видно, не очень-то блестящий вышел из него собеседник! — и теперь обходила зал, чтобы сказать каждому пару слов. Попутно она ела мороженое. Она шла меж гостями, собирая их поклоны, улыбки, комплименты, не забывая меж делом отправить в рот очередную порцию на самом кончике стеклянной ложечки. Ей-богу, она делала это так, что я только изумлялся, почему до сих пор не растаяло не только мороженое, но и само это циклопическое сооружение — ее ледяной дворец.

Признаться, у меня ухнуло сердце, когда Салазани остановилась передо мной.

— Я польщена вашим вниманием, сэр Артур, — сказала мне Снежная Королева, — и пристыжена своею забывчивостью. Мне может служить оправданием лишь то, что я не могла рассчитывать на ваши время и любезность. Прошу меня извинить. Впредь, как и сейчас, вы желанный гость на моем балу. И если однажды вы не получите приглашения, то не по моей невнимательности, а по вине моей почтовой службы. Прошу вас бывать здесь всегда.

Я поклонился, смущенный тем, что она привлекла ко мне общее внимание. Разумеется, она прекрасно знала, что мы с нею однажды противостояли друг другу волшебством, но она была в курсе моего к ней уважительного отношения, и оба мы не держали друг на друга зла.

— Вы — желанный гость, — повторила она, отступая на шаг назад, — и я надеюсь, что в моих силах сделать так, чтобы вы не скучали. Я объявляю танцы!

Грянула музыка, Салазани еще раз обернулась в нашу сторону, озадачив меня неожиданно озабоченным и даже хмурым выражением лица. Я не успел над этим поразмыслить, как на мой локоть положила пальцы леди Эвелина.

— Вы танцуете, сэр?

— Не могу отказать леди.

Она прекрасно чувствовала себя в вальсе. Духи земли и неба, это был Чайковский! «Вальс цветов» понес нас по террасе, и я пользовался случаем разглядеть вблизи этого бессмертного духа, все более убеждаясь, что верно определил ее настоящее имя.

Издали она казалась молоденькой девушкой, однако когда я смотрел сверху вниз, в ее точеное личико сердечком, с кожей, цветом и гладкостью сравнимой лишь со слоновой костью, без малейшего румянца, в ее странные желтовато-серые глаза, строгие и, казалось, отделяющие саму душу от тела, на ее пышные волосы без пигмента, напоминавшие стеклянный дым, я подумал, что провести на сей счет она могла бы только очень невнимательного невежду. Бог знает, сколько ей на самом деле было веков. Мне казалось, я видел, как этот самый облик ткется из тримальхиарских сумерек, как эта тень подходит к моей матери, касается ее локтя, доверительно берет ее под руку. Да и в доме Джека, в углу, погруженном в предвечернюю мглу, под звуки его золотой арфы, она тоже была, я мог бы в том поклясться. Почти.

Я спросил, бывала ли она в Тримальхиаре. Она кивнула, не сводя с меня глаз цвета янтаря или шампанского. Возможно, пробовала на мне свою власть.

— Да, — подтвердила она. — Я хорошо знакома с леди Клайгель, вашей матушкой. Как и она со мной.