1. Тридцатипятилетний востоковед, редактор и писатель, толстый, очкастый, подверженный всяким влияниям, но в сущности добрый.

2. Его сверстник и старый друг, океанолог, работающий при аквариуме, красивый, злой, умница и скептик, потерявший, вроде тебя, всякие иллюзии о пользе своей деятельности.

3. Сослуживец и товарищ океанолога, избравший работу в качестве защитной скорлупы от жизни. Играет под чудака, притворяется невероятно рассеянным и т. д.

4. Руководитель их, сволочь откровенная, карьерист и обладатель авторитета за прошлые ненаучные заслуги.

5. Подруга востоковеда, гид интуриста, женщина умная, спокойная и настроенная скептически и уравновешенно.

6. Жена океанолога (который чудак), обыкновенная хорошенькая женщина.

Вот такой примерно состав, с которым надо разработать бытово-профессиональную драму.

Речь идет от лица (но не обязательно через «я») востоковеда и вот по каким трем причинам:

1. Я этих востоковедов знаю.

2. Он, как и мы с тобой, в океанологических делах понимает мало.

3. Повесть начинается с того, как он, умиляясь собственным благородством, добровольно уходит из издательства, где из-за сокращения штатов хотели уволить другого редактора, малоспособную, но мать-одиночку. Так что у востоковеда будет много времени свободного, и он все дни, свободные от решения жизненных проблем, будет сидеть перед аквариумом. Он-то и начнет понимать, что Кракен наделен разумом. И в подтверждение своей идеи связывается по почте с капитаном корабля, изловившего Кракена, и от него получает письмо с обстоятельствами дела: по всей видимости, Кракен залез в ловушку добровольно, узнав от сбежавших спрутов помельче, что у людей хорошо кормят.

Мне видится в таком взгляде на вещи настоящее уэллсовское слияние бытовой повести с фантастической, о которой мы мечтали. Конечно, надо здорово попотеть, чтобы найти соответствия поступков людей в поступках Кракена и чтобы построить смачный нетривиальный конфликт между людьми. Впрочем, он может быть и не очень нетривиальным, но должен удовлетворять по крайней мере двум условиям: чтобы такой конфликт не был возможен нигде, кроме как в СССР, и чтобы такой конфликт не был возможен никогда раньше пятьдесят пятого года.

Вот и всё.

Будь здоров, привет маме и Адке, твой Арк.

Самое главное: жду твоих соображений по повести.

Дорогой Боб.

Посылаю вариант рассказа. Как ты увидишь, акценты я несколько сместил по сравнению с тем, что ты предлагал. Если есть замечания, вводи и пересылай ко мне. Рассказ уже ждут в «Искателе» ив «Науке и технике» в Риге. Так что не особенно задерживай. И принимайся за следующий. Хорошо бы сделать «Окно». Жду. И жду замечаний по плану «Кракена». Что за свинская манера не отвечать на письма? Жму руку, целую, твой Арк.

Только что получил письмо. С радостью бы приехал бы, да с чем? Разработок-то нема! Может, ты приедешь?

Целую, Арк.

Поцелуй маму.

Дорогой Боб.

Посылаю черновик доклада. Писал я резко и, след., не всегда, вероятно, умно. Исправляй, черкай, перепечатывай. Хорошо бы, если бы дать большую концентрацию мысли и меньший объем.

Теперь вот что. В сентябре в Москве международная конференция фантастов. Я избран в подготовительную комиссию. Наверняка (т. е. будет в конце концов конференция, или нет) станет известно через неделю. Вопрос вентилируется в ЦК. Тебя, конечно, пригласят, т. е. будешь одним из хозяев конференции. А вообще Днепров яро дерется с Казанцевым и K°, которые хотят выждать, пока мы проведем подготовительную работу, а затем встать во главе. Одним словом — шумят витии.[357] Мне все это, сказать откровенно, не интересно.

Хочется к вам. Не знаю, как это сделать.

Скорее кончай с рассказом и высылай. Паки скорее давай доклад. А то до августовской встречи остается мало. Буду пытаться, чтобы на август тебя пригласили.

Жму руку, целую, Арк.

Дорогой Боб.

Очень рад, что тебе понравился доклад. Я думал о нем хуже. Только ты учти, что это не только доклад, но и наша статья для ежегодного сборника Дома Детской Книги, так что работай и в редакторском отношении. Сумбурного быть не должно. Все замечания, которые ты сделал: доказательства необходимости нФ как метода, насчет «крылатой мечты», вставку о критике, о недостатках — банальные сюжеты, дедовские приемы, язык — все по переделывай и дополняй сам. И не мешкай — в первых числах августа мне выступать. Что касается твоего возражения насчет определения, то там же ясно сказано: необыденность достигается тем-то и тем-то. Может быть, сформулировано неудачно, так то ты тоже поправь.

А что до рассказа, то это ты не ври. Рассказ хороший. Читал Гансовскому, ему очень понравилось. Между прочим, я очень сошелся с Севером, отличный парень, много повидавший, интеллигентный и умница. Есть в нем такой светлый, мягкий, нерешительный юмор. Понимаешь? И нас он очень любит. И писать стал необычайно интересные вещи. Просто приятно читать. Мы изредка собираемся и читаем друг другу. Возвращаясь к рассказу, ты его делай и переделывай, это к лучшему, но тоже не задерживай особенно.

В письме к маме прочитай о подготовке к конференции.

Я в муках оформляю сюжет «Кракена». Кракен будет! Есть у меня такое радостное предчувствие. Конфликт наметился. Знаешь, этакий человеческий конфликт между тобой и мной — гуманизм против рационализма, конфликт движения и идей. И кракен в него хорошо как будто ложится. Одним словом, дело помаленьку движется, и если оно получится так, как я себе это представляю, мы будем хабен[358] первый в истории нашей литературы рассказ о серьезном внеполитическом конфликте в среде интеллигенции нашего времени. Вот все.

Жму, целую, Арк.

Отвечай скорее, что за манера запаздывать. Как у тебя с повестью об экспедиции?

Из «Дневника приездов»: «22.07.62. Приезд без особой цели. Впрочем, сделали статью-доклад о фантастике».

Исайя, ликуй!

Вот она лежит передо мною, компактная зелено-голубая с золотом, великолепная и скромная! Итак, знай: 27 июля 1962 года получен сигнал нашей с тобой четвертой книги «Возвращение».

Поздравляю и поздравь меня.

Теперь вот что. Срочно сообщи, кто автор стихов в «Стране багровых туч» — про задумчивый скрип кабестана? Дело в том, что вчера пришел редактор одной многотиражки. Там они поместили те же стихи за подписью какого-то самодеятельного поэта, а потом им подсунули «Страну», и они ужаснулись. Как тебе известно, нигде не сказано, что это твои стихи, и денег нам за них не платили. Но этот редактор умоляет узнать и сообщить.

Всё.

Да, пришли заявление о переводе денег на книжку. Договор на массовое издание подпишу я сам.

Целую, твой Арк.

Поцелуй и поздравь маму.

Экземпляры будут на той неделе, сразу вышлю.

Дорогой Боб.

Экземпляры будут. Как только дадут тираж и перешлют в наш фонд, я забираю десяток и шлю к тебе в Пулково.

История со стихами пока не кончена. Эти ребята из многотиражки должны звонить и справиться.

Громовой твою высокую оценку передам непременно.

Немедленно пиши свои соображения по сюжету и по героям. И надо наконец приниматься за эту «компактную резкую и дерзкую книгу».

Я сейчас немного вышел из колеи: дело в том, что Ирина Львовна Иоффе попросила меня отрецензировать одну японскую книгу — «Море и яд» Эндо Сюсаку.[359] Я ее читаю сейчас, дошел до половины. Жуткая и очень интересная. О медленном и верном падении японских врачей, которые в условиях войны и разрухи опускаются постепенно до экспериментов над американскими пленными. Превосходно написано. Хорошо бы взять на перевод, но Иоффе, вероятно, возьмет сама.