– Как мило с вашей стороны, – сказала сиделка. – Возвращайтесь минут через десять. Она и не заметит.

– Нет уж. До дома мистера Уэнтворта я как-нибудь дойду, – ответила ей Паулина. – Вернусь, как только смогу. – Она заметила испуг на лице сиделки и добавила: – Я ненадолго.

Она быстро оделась. Несмотря на решительный ответ сиделке, сомнений было более чем достаточно. Два слова засели в голове: «Она бредит». Зачем же тогда, подчиняясь этому бреду, она собирается бродить по Холму? Зачем ей эта вполне возможная ужасная встреча под бледным сияющим небом? Напольные часы пробили час, приближалось самое глухое время ночи. Зачем идти? Куда? «Останься, дура, дома спокойнее», – чуть не сказала она себе вслух. Да разве это покой? Моли о покое там, где нет покоя; faciunt solitudinem et Pacem vocant. [33] Предать умирающую и называть это покоем? Бабушка умрет и никогда не узнает… или наоборот, умрет и тогда уж точно узнает, что ее внучка считала покоем.

Ветер крепчал, и палые листья шуршали под луной. Ей нечего было искать на темной улице. Но ничего не найти сейчас означало слишком многое потерять потом. Казалось, за порогом дома лежит совсем другой мир, мир, где каждый помимо своей несет и чью-то чужую ношу. Ну, просто Алиса в Стране чудес. Переступи порот – и ты в другой стране. Алиса сидела у огня… А кто сидел у огня, на котором горел человек? Там, на лужайке, возле дома поэта? Там все шло навыворот: правила против прав, права против правил, и призрак на костре становился призраком на улице, он приближался, ветер нес его к ней… Это же она сама приближается, то самое ужасное добро, ужас и ошибка; нет, это ужас был ошибкой, а ошибка – ужасом, и кто-то шел по улицам Баттл-Хилл, спрямляя их. Спрямляйте пути к Господу нашему… Только эти пути не Господу нужны, а нам самим. И проходят они во всех мирах, а не только в этом… Нет покоя, кроме покоя, нет радости, кроме радости, нет любви, кроме любви. Ей, гряду скоро. Аминь. Ей, гряди… [34]

Паулина схватила шляпу и бросилась к двери. В крови бушевал жар, словно весь дом горел. Воздух показался ей раскаленным, она словно вдыхала смесь пламени поэзии и пламени мученичества, и эта смесь сейчас меняла атмосферу, пронизывая воздух своей внутренней силой.

Она бежала вниз по лестнице, но возбуждение, в котором было так мало силы, уже оставляло ее, сменяясь болью в висках. Действие еще не настолько воссоединилось с противодействием, чтобы стать страстью. Сомнения в смысле предстоящих поисков принимали старую привычную форму. Ее прошлое снова собиралось взять верх над сознанием, а в прошлом был страх.

Над Холмом давно миновала полночь. На улицах никого нет. Быть может, это призрак ждет ее в своем, безжизненном царстве? Она стиснула зубы. Это надо сделать. Она обещала бабушке, а еще важнее то, что она обещала сиделке. В этот миг на глаза ей попался телефон.

Она не думала о Стенхоупе, но телефон тут же напомнил о его просьбе звонить в любое время. «Сейчас час ночи, он спит, не делай глупостей», – сказала она себе и тут же вспомнила его слова: «В любое время, днем или ночью». «Надо позвонить», – решила она. Наверное, она могла обойтись своими силами, как, собственно, и поступала всегда, но сейчас она поняла, что просто должна обратиться к нему за помощью. Она набрала номер, но перед последней цифрой немного помедлила – важность момента не стоило портить спешкой. Прижимая трубку к уху, она ждала и довольно быстро услышала его голос.

– Вы достаточно проснулись, чтобы меня выслушать? – спросила она, даже не поздоровавшись.

– Я весь внимание, – ответил он. – Что бы там ни стряслось, вы поступили правильно! Что там у вас происходит?

– Я собираюсь на улицу. Бабушка меня попросила. Но я немножко боюсь, боялась… а теперь нет.

– Ну и слава Богу! – облегченно вздохнул Стенхоуп. – Ступайте с миром. Хотите, я пойду с вами?

– Нет, конечно, нет, – поспешно отказалась она. – Это я сначала подумала, что хочу вам позвонить, а потом, когда позвонила, поняла, что уже не хочу. Простите.

– Да сколько угодно, – откликнулся он. – Я тут подумал, что прощение вам пригодится на тот случай, если у вас его не было. Не мое, конечно. Все прощения у Бога. Знаете, Периэль, и прощение, и любовь – они ведь не наши, мы только играем в них. А на самом деле мы еще не умеем любить, а значит, и прощать не можем. Но вы хотели идти… Вы запомните то, что я сказал?

– Обязательно! Спасибо.

Паулина решительно положила трубку, открыла дверь и вышла на улицу. Ночь мгновенно вобрала ее в себя. Дома прятались в густой тени, но на самой улице было посветлее. Необычность она почувствовала сразу, но только пару минут спустя поняла, в чем она заключается. Она привыкла к тому, что тени обычно лежат поперек тротуаров, но теперь на обеих сторонах улицы они сгущались и совершенно скрывали дома. Меж этими глыбами тьмы улица походила на широкое горное ущелье, по которому вполне могла пройти армия. Небо то и дело озарялось неяркими вспышками, будто там проносились какие-то серебристые механизмы. Да и сам воздух светился. Но луны не было. В какой-то момент ей показалось, что низко у горизонта блеснула звезда, нет, наверное, планета, – она была поярче звезды. Наверное, Венера. Один раз ей показалось, что далеко за собой она услышала торопливые шаги, но пока она прислушивалась, шаги стихли.

Паулина шла быстро. Звонок Стенхоупу изменил ее настроение, и теперь она на ходу обдумывала то новое, что услышала в трубке. Это не мешало ей внимательно оглядываться по сторонам. Ведь бабушка говорила о какой-то встрече. Вскоре она свернула на улицу недалеко от вершины Холма, где стоял дом Лоуренса Уэнтворта. Странно. Она не помнила, чтобы улица была такой длинной. Она замедлила шаг и, похлопывая по руке перчатками, двинулась к дому.

Возле дома она остановилась. Нигде поблизости не видно было ни единого живого существа. Зато кругом было сколько угодно теней, и вели они себя, словно живые. Ночной ветер раскачивал кроны деревьев, заставляя тени колотиться о стены дома. Паулина подумала, что после такой трепки тени должны быть все в синяках. Она скрутила перчатки и постучала костяшками пальцев друг о друга. Боль помогла убедиться, что сама она вполне материальна. Потом она подумала, что, постучав по самой себе, она словно сообщила о своем приходе кому-то, кого пока не видела. А-а, вот и он! В тени дома шел человек.

В неверном свете Паулина попыталась рассмотреть ночного прохожего. Сначала ей показалось, что она уже встречала его раньше. Нет, едва ли. Она вспомнила слова бабушки. Ну вот. Обещанная встреча состоялась. Пока неизвестный шел по тропинке от дома, Паулина рассмотрела его повнимательнее. Это был невысокий сутулый человек, по виду явно рабочий, и притом неудачник – об этом говорили потрепанная одежда и дырявые ботинки. Однако шел он хорошо: свободно и, можно даже сказать, гордо. А еще он улыбался! Подойдя, человек с достоинством притронулся к своей драной кепке и обратился к Паулине:

– Добрый вечер, мисс. Не могли бы вы подсказать мне дорогу на Лондон?

– Да, конечно, – немного растерянно отвечала Паулина, – но… вы же не собираетесь идти пешком?

– Вы мне только подскажите правильную дорогу, мисс, а там я уж как-нибудь доберусь.

– Но это же тридцать миль, – воскликнула она, – и… не лучше ли… – Она замолчала в затруднении. Ее собеседник вовсе не выглядел настолько несчастным, чтобы предлагать ему деньги. Да и вообще: нельзя предлагать деньги людям своего круга или тому, к кому относишься с уважением. Можно помочь чем угодно из того, что покупается за деньги, только не самими деньгами. А потом, понятно: даже предложи она ему деньги, он все равно пойдет в Лондон пешком.

– Я лучше пойду пешком, мисс. Это совсем рядом, – сказал он.

– Ну, не так чтобы рядом, – протянула Паулина, размышляя о бабушкином поручении. – Послушайте, а вам обязательно идти прямо сейчас? Лучше бы подождать до утра. Вы могли бы переночевать у нас… – Ей казалось, что бабушка именно это и имела в виду.