Ничего этого он не видел, потому что смотрел только вверх. Он решительно вскарабкался на последнюю перекладину и ступил на площадку, откуда прыгнул тогда. Он вернулся из своего собственного времени ко времени всеобщего мира и обнаружил, что все изменилось. Теперь время определялось не по нему самому, а по его спасению, по расчету Творца, по времени Маргарет Анструзер. Поэтому он оказался в полностью достроенном доме, в комнате, где спал Уэнтворт. Открытая площадка сомкнулась за ним. Вокруг выросли стены, сверху возник потолок. Он знал, что стоит в комнате, хотя видел плохо. Комната казалась призрачной, подобной той, из окна которой смотрела на него старая леди. Трудно было определить центр помещения. Сначала он подумал, что это из-за того, что в прежней жизни ему не доводилось бывать в таких комнатах. Беспокоило легкое шуршание, такое же, как он раньше слышал позади себя на дороге, но только теперь оно было и внутри комнаты. Это ему не понравилось, и он решил уйти. Просто спокойно и осознанно принял решение; чуть ли не первое решение, принятое им в таком состоянии, на пороге умиротворения.

В мире духов свои законы. Так, существо, лежавшее сейчас рядом с Уэнтвортом, никогда не являлось без приказа. Вот и мертвец неведомо как понял, что ему здесь не место. У него свой путь. Он думал о Городе, думал о своей жене. Он не мог сказать, как и какой он найдет ее, да и найдет ли вообще. Но она была главным, что он знал и к чему стремился. О необходимости зарабатывать на жизнь он не думал. Жизнь, любил он ее или нет, была ему обеспечена. Он осторожно прошел через полутемную комнату, спустился по лестнице и подошел к парадной двери. Она открылась перед ним словно бы сама по себе, и он выглянул на дорогу. Там было очень темно, но пока он смотрел, темнота начала отступать. Он опять услышал ветер, но теперь он дул вдоль улицы. А еще где-то был свет. Ветер и свет прогоняли ночь. Он заметил, что темнота была живой, наполненной множеством едва различимых образов, возникающих и исчезающих по своей воле. Не свет изгонял их, они сами излучали свет, когда исчезали. За их мельтешением он увидел длинный переулок, а в его конце, уже на улице, – фигуру девушки.

Недалеко, в ярко освещенной комнате, у постели бабушки сидела Паулина. Для нее это был вечер после генеральной репетиции. Она пришла домой и обнаружила Маргарет бодрствующей. Паулина не могла сдержаться и начала пересказывать подробности этого дня, на этот раз уже ничего не упуская. Казалось, бабушка внимательно слушает ее, но выражение лица у нее оставалось несколько рассеянным. На самом деле все бренное для Маргарет постепенно расплывалось, четким оставался только склон горы, по которому она поднималась вверх. Правда, временами она чувствовала, что кого-то приподнимают и кормят, кто-то произносит слова. Лишь иногда к ней возвращалась определенность бытия, тогда она могла слышать и понимать происходящее. В остальное время она видела лишь смутные образы великой добродетели, да в редкие моменты ее пронзала резкая боль. Тогда она тихонько стонала, радуясь телу, его неизбежному сопротивлению силе, стекающей с вершины горы. Она со всем соглашалась. Соглашалась и с тем, что говорила сейчас взволнованная собственными словами Паулина. Снова видя перед собой события многовековой давности, Паулина воскликнула:

– Но как же это может быть?

Маргарет пока не могла объяснить ей метафизику этого явления. Она только проговорила чуть слышно:

– Но ведь это так, дорогая…

Паулина никак не могла успокоиться.

– Но он же сам принял это! Сегодня мне показалось, там, на репетиции, что я могла бы принять его бремя, а сейчас я что-то сомневаюсь…

Маргарет слабо улыбнулась.

– Ты думаешь, это твое?

– Но ведь четыреста лет прошло, – Паулина снова ухватилась за аргумент времени.

– Милая моя, – сказала бабушка, – я могу протянуть руку и коснуться Адама, а времена Марии Кровавой куда ближе.

– Но он же не может принять то, что я еще не отдала? – воскликнула Паулина.

– Ну при чем здесь еще или уже? – ответила Маргарет. – Ты ведь отдаешь Ему, а какое Ему дело до того, когда это происходит?

Паулина порывисто встала и подошла к окну. Близилась ночь, но бледно-зеленое небо было таким полупрозрачным, что день и ночь немыслимым образом перемешались. Вдалеке она услышала торопливые одинокие шаги: топ-топ.

– Знаешь, я боюсь перейти эту грань, – с трудом проговорила она.

– А сколько раз пугался Питер Стенхоуп? – сказала Маргарет.

– Так ведь это поэзия! – воскликнула Паулина. – Одно дело, когда это происходит в воображении, и совсем другое – когда на самом деле.

– В воображении? – повторила Маргарет. – Ну а как на самом деле, тебе придется понимать самой. Только имей в виду: он может нести твою ношу, но не тебя.

– Вот еще! – фыркнула Паулина. – Да мне это вовсе и не нужно!

– Иногда не нужно, а иногда… – голос Маргарет заметно слабел.

Паулина быстро вернулась к постели.

– Я тебя утомляю, – торопливо сказала она. – Извини, давай я уйду. Я не хотела столько говорить.

Маргарет посмотрела на нее и шепотом сказала:

– Но я бы предпочла умереть как раз за разговором. – Ей действительно доставляли удовольствие разговоры на высокие отвлеченные темы.

Паулина вгляделась в лицо бабушки. Кажется, в ее состоянии наметилась перемена. Веки опустились, но Паулине казалось, что и с закрытыми глазами бабушка внимательно смотрит на нее.

Между старой женщиной и окружающим миром выстраивалась новая система взаимоотношений. Но эту перемену окружающие едва ли могли заметить. А вот перемены внешние не заметить было трудно. Маргарет словно таяла. Перемены в духе отражались на теле. Тело уступало дорогу. Только когда дух уйдет, оно ненадолго вернет себе утраченные позиции, заняв конкретное место среди конкретных вещей. Паулине вдруг показалось, что и вещи стали меняться. Постель, на которой вытянулось маленькое тело, вдруг представилась ей курганом, на вершине которого покоилось тело жертвы. А сама бабушка превратилась в пришельца из другого мира, почти забывшего мир, которому она так долго принадлежала. Знакомое и неведомое, новое и старое смешались, обрели значительность смысла. В мягком свете комнаты курган представлялся Паулине короной и некой вершиной жизни; долгое путешествие заканчивалось на округлой вершине холма. Паулина долго приглядывалась к этой неожиданной метаморфозе, потом позвала сиделку и ушла к себе.

Она еще не спала, когда уже совсем поздно вечером ее позвали. Сиделка сказала, что бабушка просит ее зайти. Паулина накинула халат и пошла к ней. Миссис Анструзер полусидела в постели, обложенная подушками, глаза ее неотрывно смотрели вдаль. Когда Паулина подошла, она спросила:

– Это ты, дорогая?

– Я, – ответила девушка. – Ты меня звала?

– Сделаешь для меня кое-что? – спросила миссис Анструзер. – Нечто довольно необычное?

– Конечно, – сказала девушка. – Все, что угодно. А что?

– Тогда, будь любезна, выйди и взгляни, не нужна ли ты кому? – совершенно отчетливо произнесла миссис Анструзер. – Примерно возле дома мистера Уэнтворта…

– Она бредит, – прошептала сиделка.

Зная, что миссис Анструзер никогда раньше не бредила, Паулина не торопилась соглашаться. Конечно, просьба звучала несколько странно. С нежностью, чуть подточенной сомнением, она переспросила:

– Я? Кому-то нужна? Сейчас?

– Конечно, сейчас, – ответила бабушка. – В этом-то все и дело. Я думаю, ему нужно попасть обратно в Город. – Она вздохнула. – Сделаешь?

Паулина хотела предпринять обычную для здорового человека попытку убедить больного в том, что его просьбу… да, конечно, учтут, но потом… и не смогла. В этот момент она не думала ни о принципах, ни о любви к ближнему. Просто не могла. Она только переспросила:

– Возле дома мистера Уэнтворта? Хорошо, дорогая. – И, не удержавшись, добавила: – Ну кому я там нужна?

– Нужна. – Голос Маргарет был твердым.

– Ладно. Я пойду, – ответила Паулина и повернулась к двери.