Нет, всякая мысль о сопротивлении исключалась. Появление громадной неуклюжей машины на воздушной подушке, которая, завывая, скользила над покрытием пустого посадочного поля, добило команду Многолицего окончательно. На платформе машины в величественной позе, которая совершенно не вязалась со всем остальным, стоял один-единственный человек. Когда машина остановилась, человек спрыгнул с платформы и широкими шагами направился к ним.

Это был Мелкинс Кастор.

— Приветствую вас! Вы прибыли в Мир, — начал он торжественно, как будто имел право их приветствовать, как будто слова его в самом деле имели значение и вес! — Хотя намерения у вас не мирные, мы принимаем вас с открытым сердцем, дабы узрели вы собственными глазами нашу всесокрушающую мощь, убедились в непреодолимой нашей решимости. Освобождение Америки не за горами! Мы готовы к битве!

К счастью, абордажную команду предварительно разоружили. Охранницы-амазонки заметили, как, услышав последние слова Мелкинса, коммандос проявили беспокойство, и потому угрожающе подняли стволы, направляя их на китайцев. Даже Многолицый не поверил собственным ушам.

«Что мы наделали? — застонали голоса внутри его головы. — Неужели забавная игра, которую мы затеяли, перестала быть игрой? Неужели он говорит серьезно?»

2

Все, что открылось глазам Многолицего — и в космосе, и после посадки, и в сумасшедшем городе из кристаллов, ставшем его тюрьмой — все это сильно его напугало. Да, игра шла всерьез. До того всерьез, что дрожали поджилки. Взять хотя бы космический перебрасыватель, переходник — эту жуткую призрачную завесу фиолетового огня, сквозь которую в мгновение ока их швырнуло из одного пространства в другое! Куда уж серьезнее! Речь шла о технологиях, которые ханьцам и не снились. Но этим дело не ограничивалось. Китайский корабль был схвачен и его стащили вниз, словно непослушный метеорологический спутник времен зенита космической эры на довоенной Земле. Да и то пришлось прибегнуть к примитивным способам его захвата лишь по причине примитивности китайской технологии, создавшей их корабль. После посадки Многолицый обратил внимание на возвышавшуюся вдали, почти на горизонте, титаническую скелетообразную конструкцию, что-то вроде «русских горок» для великанов, и выяснил, что называется это сооружение «пусковой петлей», и предназначено для вывода на орбиту кораблей — намного быстрее, намного дешевле, чем с помощью всех ракетных установок Хайнаня, вместе взятых. И пусковая петля тоже была смертоносным оружием, потому что корабли с ее помощью запускались каждый день! По нескольку кораблей в день! Наверное, уже десятки выведены на орбиту, ждут момента, чтобы начать вторжение! Это армада! Если один-единственный корабль уничтожил остров, то положение китайцев безнадежно — им не устоять против десятков или даже сотен подобных кораблей!

Да, ничего не скажешь, янки взялись за дело серьезно. Нет, «серьезно» — не то слово, вернее будет сказать «с рвением фанатиков». Ибо складывалось впечатление, что ни о чем другом, кроме как о войне и отмщении оккупантам-ханьцам они думать не в состоянии. Как себя чувствовали Чай Говард и коммандос, он понятия не имел, поскольку экипаж сразу же разделили. Даже урни, непонятные и смешные созданьица, располагали, оказывается, великой военной мощью, и, задумав некую военную кампанию, вполне были способны свои планы осуществить. Смешными они ему казались только вначале, пока он не познакомился с ними поближе. После этого он перестал находить их забавными, потому что к войне урни относились серьезно. Вместе с янки урни — все-таки странное название у этих созданий! — пятьдесят лет строили планы освободительной войны. Китай обречен.

Внутренний комитет Многолицего пришел к безутешному заключению: будущее окрашено в самые мрачные тона и нет и намека на брезжущий луч надежды. Но все же…

Но все же события, участником которых стал Многолицый, были крайне интересны сами по себе. Когда-то он был ученым, и все еще им частично оставался и сохранил научное любопытство. Странное и необычное продолжало притягивать его внимание.

А в Мире странных явлений и необычных феноменов было хоть пруд пруди!

Например, потрясающе интересным явлением оказались сами урни. Хотя никто из них китайским не владел, очень многие разговаривали по-английски, а один урень стал гидом, почти товарищем Многолицего — создание это любознательностью не уступало землянину. Звали урня Джач. «Джач Вашикгнун», как он сам объяснил. «Я принял имя вашего великого первого президента».

— Только не моего, — сухо отрезал Многолицый, — моим президентом он никогда не был. — Но затем он сменил гнев на милость. — Послушай, а у вас разве нет собственных героев?

— Есть, и много, очень много, — заверил его Джач. — Но ради союзников, в знак уважения, мы всегда принимаем имена их героев. Так повелось. А теперь, — он спрыгнул со стула, который использовал вместо насеста, и проворно выскочил в дверь, — если ты за мной последуешь, мы отменно пообедаем и поболтаем.

Беседа получилась восхитительная. Урень был разговорчив, и все, что он рассказывал, было для Многолицего новым и поразительным. Мелкие недоразумения в счет не шли — например, какой-то голый урень вскарабкался на стол и принялся кормиться прямо из большого блюда с их обедом, и Джач тут же отогнал настырное созданьице.

— Это глупик, — пояснил он извиняющимся тоном. — Они безвредны. Но надоедливы, поэтому спокойно гоните их прочь.

Многолицый опустил вилку двумя зубцами на тарелку и поинтересовался:

— Глупик — что это значит? Существо с низким уровнем интеллекта?

— О да, весьма низким, весьма, — согласился Джач. — Минуточку, я попытаюсь объяснить. С чего же начать… Вам ведь о нас, урнях, мало что известно? Ну да, разумеется. Так вот, первоначально мы были всего лишь домашними животными…

И Многолицый, с круглыми от изумления глазами, выслушал рассказ Джача о том, как с помощью искусственных мутаций (не совсем было ясно, как именно это получилось) домашние любимцы обрели разум; как существа, их хозяева, истребили себя самих в войне; о том, как век за веком, тысячелетие за тысячелетием искусственная мутация становилась все нестабильнее, сползая обратно, к первоначальному генотипу. Глупые урни — это как раз и был тот самый естественный тип урней, послуживший материалом для мутации…

Многолицый был в восторге. За каждым поразительным откровением следовало новое, и открытиям, казалось, конца не будет. Изредка он вспоминал о печальной судьбе обреченного на поражение Китая, но она почему-то не слишком его волновала. Казалась какой-то нереальной. Ведь Многолицый, по крайней мере, изрядная его часть, был человеком старым и мудрым, и давно усвоил жестокий урок — случается оказаться в обстоятельствах, совершенно от тебя независящих, и над которыми у тебя нет ни малейшей власти — вот как сейчас… К тому же он очутился в прелюбопытнейшем, престраннейшем мире! У него накопилось множество интереснейших вопросов! И ответ на каждый из них порождал тысячу новых! Разобравшись в общих чертах с историей урней, он принялся задавать вопросы о похожих на рыб и страусов одновременно созданиях, чьи статуи и объемные изображения виднелись повсюду — как их там, «Живых Богах»? Кто они были такие, эти «Живые Боги»? Джач объяснил, и сразу же появилось множество новых вопросов, требующих объяснения: почему война стала религией урней? Насколько тщательно выбирают они место и причину, и так далее… Вопросам не было конца.

Оставался еще весьма сложный и важный вопрос из другой области: что произошло с Кастором, Делилой и Мирандой? Потому что они все трое заметно переменились, несколько недель назад они были другими, насколько помнилось Многолицему.

Исключая Алисию, с ее симпатиями к мальчишке Кастору, все прочие Многолицего ничего хорошего в нем не находили. Мальчишка заметно повзрослел за эти недели, стал вести себя увереннее. Хотя по-прежнему был нахален и эгоцентричен и… слишком уверен в своей мужской неотразимости. (С точки зрения человека, которому едва ли выпадало вкусить женской любви с тех пор, как из мозга удалили первую опухоль.)