Бухгалтерша Гараева не запомнила голос Каспера. Ее невнимательность играла мне на руку. Я был на все «сто» уверен, что она никогда не видела этого жгучего брюнета с внешностью исхудавшего Джокера из 52-карточной колоды. А значит, у меня был шанс провернуть самую рискованную в моей жизни операцию, хоть я и был значительно плотнее и на восемь лет старше ее полуденного визави. Правда, сделать такое в одиночку было практически невозможно…

— Вы не могли бы показать какой-нибудь документ, удостоверяющий Вашу личность — паспорт или водительские права? — потребовали у меня секьюрити. Я стоял перед металлодетектором и хлопал невинными глазами, выдавливая из себя необходимую ложь. В последний раз я врал подобным образом лет двадцать назад, когда «отмазывался» перед старшиной в морской роте военного училища за свои неуставные офицерские туфли. Тогда главный корабельный старшина Железняк и курсант-годок Мороз отдубасили меня в сушилке. Это происшествие утвердило меня в двух мнениях. Я убедился в том, что один в поле не воин и в абсолютной неспособности запудрить кому-нибудь мозги.

Ну, не получалось у меня лгать, а ведь иногда это бывает так надо, особенно в наши времена, когда между ложью и правдой размыты все грани, и люди, говорящие правду, думают, что лгут, в отличие от патологических лгунов, которые верят в небылицы собственного сочинения как в Отче наш. В крайнем случае, мне пришлось бы показывать свои документы, и убеждать гараевских сотрудников в том, что Каспер делегировал меня в качестве курьера. Весь мой план был настолько непродуман, насколько дерзок и отчаян.

— Какая незадача, — пробормотал я, пряча глаза, — Оставил документы в машине…

— Все нормально, это ко мне, — высокомерно бросила охранникам проходящая мимо женщина в сиреневой кофте. Первый барьер, на тот момент показавшийся неприступными карфагенскими бастионами, был преодолен.

Мы поднялись на лифте на пятый этаж и, проследовав мимо ресепшена по длинному коридору, оказались в плохо освещенном закутке с бронированной дверью. Меня запустили в святая святых инвестиционного фонда Гараева — в его черную кассу. Дородная кассирша перекладывала с места на место бесчисленные пачки долларов и евро, вороша попутно нескончаемую рублевую массу уведенного от налогов кэша. Денег на столе было столько, что у человека неподготовленного мог замылиться глаз, и тогда он определил бы в машинку для пересчета купюр несоответствующую стопке банкноту. Немудрено, только у опытного кассира глаз наметан, а искушение атрофировано. Ошибка исключена.

— Четыре с половиной миллиона, — пропищала толстуха, — Пересчитайте…

На фоне обозреваемой денежной массы эта сиреневая горка выглядела песчинкой в море.

— Я вам верю, — поспешил ответить я, принимая пачку за пачкой и небрежно бросая выпрошенные Каспером деньги в глянцевый красный пакет с логотипом "Камеди".

— Вы понесете деньги в этом пакете? — не поверила своим глазам бухгалтерша.

— Я ношу деньги только в таких пакетах, — со знанием дела сообщил я, — Чем больше сумка бросается в глаза, тем менее интересно ее содержимое.

Бухгалтерша недоумевая пожала плечами, но убедившись, что складирование миллионов завершено, проводила меня до лифта. Я спустился на нижний этаж и без досмотра вынырнул через стеклянную вертушку наружу. Улыбнувшись видеокамере на фасаде, я поймал такси и тронулся в самое что ни на есть экстремальное путешествие, превратившееся в погоню ровно через пятнадцать минут, когда в офис Гараева явился настоящий Каспер, и служба безопасности доложила о происшествии боссу…

В это полуденное время Гараев находился на конюшне московского ипподрома и осматривал своего скакуна по кличке Бальбоа. Выслушав экспертов, он высоко оценил шансы приобретенного в Монако за триста тысяч евро жеребца обскакать сегодня хваленую кобылу по прозвищу Джема эмира Абдуллы Сагдифа, учитывая тот факт, что жокей арабского шейха накануне «случайно» отравился несвежими донскими раками. Гараев проявил участие и выразил свое соболезнование эмиру, порекомендовав не выставлять Джему в призовом забеге и отложить их давний спор ценой в миллион долларов до выздоровления наездника. Однако гордый эмир посчитал такое предложение заносчивым и недопустимым. Посоветовавшись с приближенными из своей свиты, он решил посадить на Джему своего племянника, успевшего проявить себя в соколиной охоте. Юный принц Фоад Сагдиф аль Фахриди с радостью принял предложение царствующего дяди, получив уникальную возможность выделиться среди своих многочисленных братьев. Можно было не сомневаться, что после такого решения шейха Абдуллы, добрая половина наследников эмира на призовом забеге, особенно старший сын монарха Надер, будет болеть за жеребца по кличке Бальбоа.

Получив информацию о хищении средь бела дня прямо из офиса четырех с половиной миллионов евро, Гараев не стал паниковать. Во-первых, потому, что уже знал, кто его обчистил, а во-вторых, ничуть не сомневаясь в моей быстрой поимке. В его случае дело касалось только азарта. Вадим Гараев просто посчитал, что в этот день он сделал ставки сразу в двух заездах. Все козыри были в его руках. Но жизнь ведь такая штука — когда у тебя на руках все карты, она начинает играть в шахматы. А я был из тех людей, которые играли в шахматы даже там, где все играли в карты. Без преувеличения. Моим первым и лучшим казиношным шоу по праву считался популярный розыгрыш «Шахматы», финальная песенка которого, сварганенная на скорую руку под трек Андрея Миронова "Белеет мой парус…" из "Двенадцати стульев", как нельзя лучше подходила к текущему моменту этой искрометной истории:

Для бывшего морпеха-черноморца двухметрового Владимира Ильича, с фамилией, созвучной отчеству вождя мирового пролетариата, понятие «братство» не утратило бы свой первозданный смысл, даже если бы все филологи и лингвисты одновременно стали твердить об архаичности данного термина. Ильич, не раздумывая, бросался на выручку любому, кто звал его на помощь и видел в нем своего друга, но вставал на дыбы, если речь шла о чувстве собственного достоинства. Защищая это чувство, он иногда терял контроль и переходил запретную черту.

Только на собственную интерпретацию непреложных в его жизни категорий «честь» и «достоинство» он опирался будучи старшиной 1 статьи десантно-штурмового батальона дислоцирующейся в Казачьей бухте Севастополя бригады морской пехоты. Как-то он сломал нос замкомвзвода только за то, что тот забыл после окончания учений объявить его отделению благодарность за отличную высадку с десантного катера на воздушной подушке «Бора» на плацдарм под Феодосией. После этого инцидента Ильича разжаловали в матросы.

Матросом он прослыл еще более беспокойным, продолжая отстаивать права своих бывших подопечных, да и не только их, наперекор общепринятым принципам флотской годковщины. Однажды годки и старшины сговорились наказать «темной» одного не в меру ретивого грузина — идеолога неподчинения старшим и заступника «духов» из новоиспеченного пополнения. Грузин был не совсем настоящий, эдакий микс мегрела и чеченки. Он хоть и был своенравным кавказцем с присущим детям гор гонором, все же не на шутку испугался и обратился за помощью к человеку с обостренным чувством вселенской справедливости — к Ильичу. Ильич внимательно выслушал челобитную, возмутился предстоящей неравной схватке, больше похожей на избиение младенца, но согласился помочь малознакомому новобранцу с одним условием — если во время разборки ненароком кого зашибет, грузин возьмет вину на себя. Тот не стал возражать.