Ребята, которые призываются в трудовые резервы? Разве они имеют право оставаться детьми, которые нуждаются в том, чтобы хоть время от времени видеть своих родителей? Подростки, которые, окончив профтехшколу, хотят поехать домой, а не на долгие годы «по разверстке» на далекие заводы?

А рабочие и служащие? Если они хотят переменить место работы, разве могут они это сделать без особого разрешения государства?

Разве крестьяне имеют право работать сами по себе? Разве, собрав урожай, не отдают они большую долю государству, а остатки делят по трудодням, определяемым председателем колхоза и парторгом? Колхозники не имеют права покидать свой колхоз, им не положены паспорта. Но разве русский крестьянин не хотел бы быть полноправным гражданином своей страны и передвигаться по ней когда и куда хочет?

А писатели, журналисты? Разве они могут писать то, что им подсказывают их талант и совесть? Разве драматурги могут выводить на сцену людей, которых видят в жизни?

Почему в разгуле государственного антисемитизма были арестованы его начальники Маклярский и Эйтингон? Потому что все без исключения интересы советских граждан должны принадлежать государству. Оба разведчика-еврея забыли о том, что верность национальному происхождению опасна для советского государства.

Чувство раздвоенности, однажды возникшее в его сознании, крепло. Самый главный, самый чувствительный конфликт почти всех советских граждан — конфликт с государством — у Хохлова, по его словам, заключался именно в этом — в невозможности жить по собственной совести, в отсутствии права быть самим собой.

«Мой конфликт не исключение, а нормальное и логичное следствие, вытекающее из самой сущности советского государства», — находит Хохлов ключевую фразу для объяснения своего неординарного поступка.

В книге много подобных откровений. О том, сколько трагизма принесло социалистическое государство русскому народу. Что советская власть — власть антинародная. Что послевоенные настроения русского народа были преимущественно антикоммунистическими. Ему даже трудно было поверить, что в государстве, контролируемом органами безопасности и налаженным партийным аппаратом, мог существовать такой образ мышления среди широких масс — от столичной интеллигенции до дальних деревенских родственников жены.

Жене он посвятил многие страницы своей книги-исповеди. Жена была в курсе всех его служебных дел, всех душевных переживаний. По словам Хохлова, она разделяла его мечты о собственном мирке, недоступном для советской власти. Они зарегистрировали брак в 1951 году, за три года до его побега. Елена Адамовна Тимашкевич при рождении была наречена Яниной. Имя католическое, и когда получала паспорт, непривычное для русского уха имя было изменено на православное. С детства знала немецкий язык.

Выйдя замуж, она не стала менять свою девичью фамилию:

— Если я переменю, то меня будут спрашивать на работе, кто мой муж, — говорила она ему. — А что я им скажу? Что он сотрудник МГБ? Чтобы все стали замолкать, когда я буду входить в комнату? Чтобы перестали рассказывать в моем присутствии антисоветские анекдоты или последние слухи из личной жизни парторга? Ведь не могу же я им рассказать, какой ты на самом деле. А лгать не хочу. Лучше подожду, когда ты уйдешь из своей организации.

Хохлов, по его словам, был согласен с ней. Ему тоже не хотелось, чтобы на нее было немедленно заведено личное дело в МГБ, как на жену офицера разведки.

Из рассказа П. А. Судоплатова:

— Когда Хохлов выступил на пресс-конференции, организованной ЦРУ, со своими разоблачениями и рассказал о роли жены в невыполнении задания и побеге, ее тут же в Москве арестовали. Она провела год в тюрьме вместе с сыном, после чего была на пять лет сослана в Сибирь. Характеристика Хохловым своей жены не соответствовала действительности… Один из последних начальников Хохлова, Герой Советского Союза Мирковский Евгений Иванович, сказал мне, что его подопечный не хотел ехать на последнее задание… Хохлов также не хотел брать с собой жену и сына в Австрию. Это означало, что он совсем не собирался бежать на Запад. А на пресс-конференции, проводившейся в ЦРУ, он, однако, заявил, будто они с женой только и мечтали о побеге…

Злополучный аккордеон

— Мирковский полагает, что с нашей стороны было ошибкой позволить Хохлову появляться на Западе с паспортом, который однажды уже привлек внимание спецслужб. Как мы предполагаем, он попал в руки ЦРУ, и его принудили к сотрудничеству, но в этой отчаянной ситуации ему все-таки удалось послать условную открытку жене. Хотя она и была просмотрена ЦРУ, в ней все же содержался предупредительный сигнал о том, что он работает под враждебным контролем. Ему не повезло — этот сигнал не был вовремя замечен. Два других агента, посланных нами для работы вместе с Хохловым, были схвачены американцами: его заставили их выдать.

Это тоже слова П. А. Судоплатова.

По плану Павла Анатольевича, который в то время возглавлял «Бюро номер один» — созданную по решению Политбюро ЦК ВКП(б) в МГБ СССР структуру для проведения диверсионной работы за границей — офицер-разведчик должен был тайно приехать в Австрию, поселиться под видом австрийца в Вене и получить легальным путем настоящий австрийский заграничный паспорт.

Попробуем разобраться в истории с паспортом, с которым Хохлову нельзя было появляться за границей.

Такой документ австрийскими властями был выдан на имя Иосифа Хофбауэра. Из нескольких типичных австрийских имен и фамилий Хохлов выбрал себе именно эти, превратившись в начинающего коммерсанта.

С этим паспортом на руках Хохлов должен был проехать по странам Западной Европы, собрать возможно большее количество виз и точно узнать, на каких условиях эти страны впускают к себе австрийцев. Предстояло выяснить полицейский режим и проверки, которым там подвергаются австрийцы, а также узнать, есть ли для них возможность устроиться на работу или поместить деньги в банк. Иными словами, Хохлову-Хофбауэру предстояло проверить на собственном опыте, можно ли строить планы агентурной сети в Европе на австрийских заграничных паспортах.

Это была первая ступенька его разведывательной карьеры. Судоплатов имел виды на артистичного молодого человека:

— После войны я взял его с собой в Румынию, чтобы он, пожив там какое-то время, адаптировался к жизни на Западе. Вернувшись в Москву, Хохлов находился в резерве МГБ в группе секретных агентов, которых планировалось использовать для глубокого проникновения на Запад. Для всех он вел жизнь обычного советского студента, получая на самом деле жалованье в моем бюро, где проходил по негласному штату как младший офицер разведки. Его учеба в институте была прервана войной, и я устроил его на филологический факультет МГУ без вступительных экзаменов. Правда, помочь ему получить хорошую квартиру я не смог и, женившись, он продолжал жить на старом месте, где стало особенно тесно после того, как у него родился сын. С 1950 года Хохлов начал регулярно ездить на Запад. Мы его снабдили подложными документами на имя Хофбауэра… Я хотел, чтобы он, используя свои внешние данные, а также свой артистизм, познакомился с балериной грузинского происхождения, танцевавшей в парижской опере, которую часто видели в компании с американскими офицерами и персоналом натовской штаб-квартиры. Его хорошие манеры и общительность помогли ему создать группу по сбору информации и, что было еще важнее, организовать боевой резерв для чрезвычайных ситуаций. Сам Хохлов об этих планах ничего не знал. К моему сожалению и негодованию, он совершил непростительную ошибку, которую сам вначале не принял всерьез. В моих глазах, однако, это перечеркнуло всю его карьеру нелегала…

Сущий пустяк перечеркнул многомесячные усилия офицеров «Бюро номер один», давших путевку в жизнь герру Хофбауэру, страховавших каждое его действие.

Впрочем, в той командировке удача сопутствовала Хохлову во всех странах, начиная с Австрии, где он поселился не в советском, а для поддержания легенды о благонадежности герра Хофбауэра — во французском секторе Вены. Снял комнату через посредническое бюро у француженки — ей будет труднее, чем прирожденному австрийцу, уловить искусственность в австрийском диалекте постояльца. Цюрих, Женева, Париж, Копенгаген. Все прекрасно. В Женеве выполнил одну из труднейших задач командировки — открыл счет в банке. Получил узкую полоску бумаги, подтверждавшую, что господин Хофбауэр имеет на своем счету одиннадцать тысяч швейцарских франков. По правилам конспирации, «ситуацию» личного банковского счета полагалось уничтожить. Хохлов свернул полоску и заложил ее в дальнее отделение бумажника.