Глава третья

ПОД ЮЖНЫМ КРЕСТОМ

Переход через экватор — событие. Для тех, кто впервые пересекает границу полушарий Земли, — событие чрезвычайное. Но и бывалые моряки любят переплывать экватор. Праздник Нептуна — традиционное морское веселье.

Весь экипаж деятельно готовился к торжественному дню. Старший матрос, он же судовой плотник, выпилил из фанеры трезубец, подновил бронзовой краской старую корону. Боцман выделил паклю для бороды и усов царя и пеньковые концы на дьявольские хвостики для свиты. Главный судовой художник Левада выпустил специальный номер стенной газеты с рисунками и стихами.

Газету держали в секрете, в каюте первого помощника, но все, конечно, наизусть уже знали дружеские эпиграммы. А вот список звёздных имён, которыми Нептун — Кудров окрестит каждого персонально, и не пытались выведать. Неинтересно потом будет. Моряк, пересекший экватор, получает новое имя, будто заново родился.

Но все приготовления оказались напрасными. В тропиках, особенно в полосе экватора, обычно стоит устойчиво хорошая погода. Жарко, влажно, душно, а океан тихий, небо чистое. Тут же, как нарочно, такая зыбь пошла — не до празднеств.

Сверху горы видятся застывшим морем, с ходового мостика океанская зыбь кажется ожившей горной страной. Хребет за хребтом, цепь за цепью идут из-за горизонта на судно. Зыбь — последствия шторма. Где-то за тысячи миль бушевали вода и небо, сюда докатились высокие длинные волны.

Стальная махина «Ваганова», от киля до клотика высотой с десятиэтажный дом, беспомощно взлетала на крутые вершины, низвергалась, проваливалась в жуткую зелёную пропасть. И шага не сделать, не держась за поручни. До карнавала ли?

А небо синее-пресинее. Ни тучки, ни облачка. Установки для кондиционирования воздуха нагнетали в каюты прохладный воздух, но столбик термометра не опускался ниже +28°. В коридорах — все тридцать пять. Иллюминаторы и двери накрепко задраены, помещения отгорожены от тропической парной, но в закупоренной коробке недостает кислорода, по утрам ломит виски.

На воле не легче: не воздух, а влажная вата, не дышишь — жуёшь. Стальная обшивка запотела, словно кафельные стены в бане. Деревянные части — планширы, банкетки, поручни — волглые, осклизлые.

И всё и вся качается, валится, уходит из-под ног.

Многие лишились аппетита, сна. Артельный Левада вторые сутки пластом лежал. Он не переносил длительной монотонной качки. В шторм — ничего, терпимо, а в зыбь — хоть на берег списывайся! А зыби этой ни конца ни края. Идёт и идёт, треклятая, как вражеская рать в психическую атаку. Падают ряды, а за ними всё новые, шеренга за шеренгой, шеренга за шеренгой…

Отдельные валы — их замечали ещё издали — возвышались над остальными, будто конница над пехотой. Они были длиннее, выше, круче.

— Вон, вон, опять девятый вал! — измученным голосом предупредил Паша. Его поташнивало, работать он не мог, и в каюте не сиделось, не лежалось.

— Девятая не самая страшная, — сказал Федоровский. — Четырнадцатая — хуже её нет.

Зозуля не согласился, авторитетно изрёк:

— Самая максумальная идёт под двадцать первым номером.

Лёшка пробовал установить закономерность появления пиковых волн, но ничего из этого не вышло. Волны-гиганты шли с горизонта неравномерно.

Чтобы увеличить осадку, заполнили балластные ёмкости, но трюмы забортной водой не нагрузишь. Теплоход раскачивался и нырял, как лёгкий поплавок.

Столы покрыли влажными скатертями, но тарелки с макаронами по-флотски скользили от бортика к бортику, словно по паркету.

К вечеру третьего дня вроде бы поутихло. Спать легли с полной уверенностью, что к утру океан угомонится.

Лёшка с ноля нёс ходовую вахту с Пал Палычем. Двери с обеих сторон сдвинуты до отказа, но никакого движения воздуха не ощущалось. Рубашка пластырем липла к телу.

Судно взбиралось на невидимый холм, спускалось в ущелье, к подошве очередного вала, опять лезло вверх. Жёлтое пятно сигнального огня на грузовой мачте пристраивалось к звёздам, затем срывалось, стремглав летело вниз, чтобы снова потянуться в небо. Каждый раз, когда палуба уходила из-под ног, замирало сердце.

Внизу, в каюте или тросовой, спокойнее. Обычно Зозуля давал на ночь задание вахтенному матросу: парусину отремонтировать, чехол подшить, распустить на каболки кусок пенькового троса, сплести из них мат или сделать новую швабру. В эту ночь Пал Палыч не разрешил отлучать вахтенного матроса с мостика: очень неспокоен океан.

Лёшка стоял рядом с Пал Палычем на правом крыле и с затаённым волнением всматривался в чёрный океан. Конечно, на экваторе нет никаких обозначений: столбов, финишной ленты, табличек. Экватор — условная линия на карте, нолевая широта, ничего сверхъестественного.

О нет! Экватор — это экватор! Не каждому выпадает счастье пересечь поперечный рубеж земного шара. Лёшке неслыханно повезло.

— Когда экватор? — придав лицу выражение деловой озабоченности, спросил Лёшка, хотя понимал: Пал Палыч всё равно ничего не мог увидеть.

— Миль тридцать — тридцать пять.

«Через два часа», — мысленно подсчитал Лёшка. Он с утра вынашивал одно особое желание, да всё не решался заговорить о нём с Пал Палычем. В запасе два часа, можно ещё потянуть, но не опоздать бы!

«Волна — в корму. А если и течение попутное? Пожалуй, осталось меньше двух часов. Не прозевать!»

— С какой мы сейчас скоростью идём?

— Узнай и доложи.

Лёшка воспринял приказ с радостью.

На указателе лага, как на автомобильном спидометре, счётчик пройденного пути и указатель скорости. Судно делало 17,2 узла, 17,2 мили в час.

Пал Палыч «для интеллигентности», как он выразился, научил Лёшку не только считывать показания приборов, но и определять расстояние и время пути.

«Сколько же точно осталось до экватора?»

После тропической черноты карта на столе в штурманской показалась сверкающей и ослепительной.

На мореходных картах глубокие места не закрашиваются: «Плывите спокойно, воды под килем предостаточно». У берегов и на отмелях — густая синь: «Внимание, опасность!» На листе, что лежал перед Лёшкой, ни земли, ни рифов — белая гладь в пересечении меридианов и параллелей. Наискось, через весь лист, карандашная линия — курс, прочерченный капитаном. До экватора было всего девять с половиной миль. Ходу около получаса. Лёшка высчитал время с точностью до сотой.

— Не может быть, — уверенно сказал Пал Палыч. — Такую комариную точность наш прибор не даёт. Всё, Алексей, относительно в мире. Изучал философию?

— Мы её не проходили.

Нужна ему сейчас эта философия! Экватор через…

— Философию не «проходят», Алексей. Её изучают. Как всякую серьёзную науку — навигацию, теорию остойчивости и непотопляемости, например… Не забыл, что такое «остойчивость»? Экзамен на носу!

— Пал Палыч, экватор! — почти застонал Лёшка и наконец выложил своё желание: — Пал Палыч, можно я экватор перерулю?

Судном управлял гирорулевой. Что ему экватор! Бездушному автомату плевать на всё, кроме заданного курса. А Лёшке…

— Пожалуйста, — преспокойно разрешил Пал Палыч.

«Пожалуйста». Будто его просили о самой малости.

Царская щедрость! «Пожалуйста, Алексей, ведите судно через экватор». Добрый, умный Пал Палыч!

— Так что значит остойчивость?

«Пожалуйста, Пал Палыч, на любой вопрос отвечу! Только бы не прозевать экватор».

— Остойчивость — это способность судна возвращаться из крена или дифферента в прямое положение!

— По прекращению действия причины, которая вывела его из этого состояния, — дополнил Пал Палыч. — Так. Уточните, товарищ Смирнов Алексей, что такое крен и дифферент.

«Если он будет гонять меня по всей программе, мы и Австралию прозеваем!»

— Крен — бортовой наклон; дифферент — продольный.

В этот момент судно так тряхнуло, что оно сперва зарылось носом, потом завалилось на борт.