Очень скоро выяснилось, что этот знакомый уехал, обещанного лодочного мотора у него все равно не было и достать его в Ольховке, кажется, нет никакой возможности. Зато мы познакомились с вертолетчиками и лесными пожарными, и они отдали нам хороший крепкий сарай, куда мы перетащили свои вещи и стали там жить. Погода стояла прекрасная, в поселковой столовой кормили очень вкусно и дешево, к тому же там была симпатичная раздатчица. Душевные пожарные ежедневно топили баню, в комнатушке у сторожа никогда не выключался телевизор, и если бы не досадная необходимость сплавляться вниз по реке, а заодно по мере движения исследовать орнитофауну, можно было считать, что экспедиция проходит успешно. Но в наших дневниках пока еще не было ни одной записи, посвященной птицам. Зато страницы пестрели названиями улиц, номерами домов и именами проживающих там владельцев моторов, бочек и бачков.

Однажды я в отчаянии ходил по порядком надоевшему населенному пункту и уже отработанным взглядом сельского вора или гастролирующего казановы заглядывал за все заборы в надежде увидеть стоящий у стены сарая лодочный мотор, а рядом — хозяина, желающего его продать. У дверей одного из домов я обнаружил, вероятно, никому не нужный, слегка помятый, но вполне целый бензобак, взял его с собой и пошел дальше. И незаметно для себя оказался на берегу реки. Там на перевернутой вверх дном дырявой «Казанке» сидел Коля в компании с бородатым мужиком, на котором была старинного покроя длинная косоворотка, подпоясанная тонким кушачком, галифе и сапоги с голенищами гармошкой. Между ними лежала хорошая горка черемши, краюха серого хлеба и стояла наполовину пустая трехлитровая банка с мутно-фиолетовой брагой, так как староверы обычно пытаются облагородить эту гадость (тщетно, замечу) голубикой. И вообще они не пьют не с членами своей общины. Но до определенной дозы. Видимо, эта доза и была уже введена в организмы обоих собутыльников. Я в душе рассердился на Колю: мне приходится весь день бродить по жаркому поселку и клянчить мотор, а он в это время отдыхает в холодке, на берегу реки. Я подошел и поздоровался.

— Здорово были, — солидно отозвался мужик.

— Как дела? — спросил Коля.

— Да вот, Бог бачок послал, — ответил я.

— Не упоминай имя Господа всуе, — строго заметил, погрозив мне пальцем, бородатый мужик и разлил фиолетовую жидкость по кружкам, которых неожиданным образом оказалось три.

Я присел на «Казанку», получив свою порцию черемши, хлеба и браги, и стал смотреть на реку и слушать беседующих. Потом, чтобы как-то перевести разговор от тонкостей древлеправославной веры к мирскому, то есть к мотору, бочке и бензину, я для затравки разговора похвалил фиолетовую брагу.

— Это что! — охотно переменил тему разговора старовер. — Вот ниже по течению дежурный водомерного поста живет. Громыко. Нет, это у него не кличка, а фамилия такая. А жена у него Росомаха. А это как раз кличка. Так вот они отличную бражку ставят. Вкусная, как мускат, не чета этой. — И он с отвращением допил свою кружку. — Будете у него в гостях (сомнительно, конечно, что мы когда-нибудь доберемся до него, мотора-то у нас не было!), передавайте ему привет из Ольховки. — Старовер вытер тыльной стороной ладони рот и снова обратился к Коле: — Двуперстие же означает, — и он сложил пальцы, — двуединство божественной и человеческой природы Бога нашего Иисуса Христа, распятого на кресте. — И он перекрестился. — А вы креститесь троицей — трехперстием. А ведь Святого Духа-то не распинали, распинали только Богочеловека! И выходит, что ваше — это греческая ересь, кукиш, печать антихриста!

Не надо быть философом, чтобы прийти к известному заключению: почти все в природе имеет свой конец. Имела конец и наша беседа с ортодоксом. Когда к концу банки мне показалось, что нам придется сплавляться на «Мистрале» без мотора, выяснилось, что старовер и есть тот самый давно искомый продавец «Вихря».

Купленный нами мотор среди массы недостатков имел одно неоспоримое достоинство: он мог толкать лодку по течению реки. Кроме того, у вертолетчиков нам удалось купить и двухсотлитровую бочку бензина.

И вот я стою в «восьмерке», прижатый к стене нашей бочкой, и, нарушая все инструкции, фотографирую сквозь открытый иллюминатор гибкое тело реки, оплывающей серые гравийные косы.

Вертолетчики, как и обещали, высадили нас недалеко, километрах в шестидесяти от поселка, перебросив через грандиозную природную плотину — циклопический завал из принесенных паводком стволов деревьев. Вертолет улетел, оставив нас на косе с кучей тюков, рюкзаков, каких-то ящиков и досок, предусмотрительно набранных Колей в поселке. На месте нашего десантирования мы разбили лагерь, в котором для акклиматизации к таежным дебрям и норову реки прожили несколько дней, вспоминая блага цивилизации: баню, брагу старовера, телевизор, дешевую столовую и очаровательную раздатчицу.

Однако лето шло, птички пели, работа и река торопили. Поэтому прежде всего мы исследовали окрестности с орнитологическими целями, а в свободное время занимались наладкой мотора.

В один из таких испытательных заплывов Коля доверил мотор мне. Плавание проходило успешно. Но вдруг наше оранжевое судно сбавило скорость. Коля обернулся ко мне, зачем-то протянул отвертку на текстолитовой ручке и крикнул:

— Искры нет! А может, у верхней свечи контакт отошел! Попробуй поправь его!

Я взял отвертку в правую руку, перевалился над кормой и пальцами левой, свободной руки покрутил отсыревший лейкопластырь, которым был примотан проводок к свече. И в тот же миг мотор заревел сильнее, а мир вокруг меня разительно переменился: все покрылось мелкой дрожью, как на экране испорченного телевизора, — и река, и прибрежные кусты, и лодка, и недоуменное лицо Коли. Я слышал, как из моей ладони выпала и стукнулась о деревянный пол «Мистраля» отвертка. Я наконец разжал пальцы на свече. Окружающие предметы вновь обрели свои четкие контуры.

— Поправил, — сказал я Коле. — Искра есть.

Мой товарищ впервые видел такой способ индикации тока напряжением несколько тысяч вольт (честно говоря, и я это делал впервые). После этого случая Коля доверял мне только весла. Сам же специалист по водоплавающим был заправским механиком с большим экспедиционным опытом. Общение с нашим мотором он начинал с ругательств по поводу отсутствия каких-то важных деталей. Потом он протирал мотор тряпочкой, выжигал свечи на костре и оказывал ему другие знаки внимания. Но когда мотор капризничал, объявлял каникулы и не заводился, Коля бил его ногами.

Однажды Коля в спокойной речной заводи в последний раз решил проверить готовность лодки и мотора к регате. Он оттолкнул «Мистраль» от берега; я в качестве зрителя остался в лагере. Коля проделал все предварительные операции: неторопливо накачал бензин, намотал на маховик стартерную веревку, привстал, как метатель молота, и, разворачиваясь всем корпусом, дернул конец. Все дальнейшее произошло очень быстро. Мотор заревел, и лодка рванулась, как бычок на родео, выпущенный из загона (это Коля случайно поставил мотор на «скорость»). Мой товарищ протянул руку — сбросить обороты, но почему-то резко отдернул ее назад, потерял равновесие и как-то буднично, без суеты свалился за борт.

Лодка без седока показала удивительную резвость. Мотор заложило в сторону, и посудина, вместо того чтобы двигаться по прямой, развернулась и пошла прямо на незадачливого механика. Тот едва успел нырнуть, а надувное корыто пронеслось над ним и снова повторило боевой заход.

Я беспомощно бегал по берегу. «Мистраль» еще раз попытался задавить ныряющего Колю, но не рассчитал и на крутом вираже врезался в прибрежный ивовый куст. Коля вплавь добрался до лодки, влез в нее, заглушил мотор и несколько раз ударил его ногой.

Потом он объяснил мне свое неожиданное желание искупаться: в разогревшемся на солнце «Вихре» приползшая с берега гадюка принимала воздушные ванны. Она-то и встретилась с Колей, когда тот протянул руку — сбросить обороты.