Мы шли по просеке. Вокруг безумствовал розовый цвет багульника, дуб распускал свои первые сморщенные красноватые листочки, осинники были еще совсем прозрачные, лиственничники покрылись нежным зеленоватым пушком. По обочинам дорог в сухой прошлогодней листве синели мохнатые чашечки прострел-травы. Со всех сторон несся птичий щебет. Был хороший весенний вечер, располагающий к лирике. Но солнце потянулось к горизонту, стало прохладно, и мы вернулись в гостиницу. Зайдя в свой номер, я с удовольствием залез под одеяло и быстро заснул.

Была ночь, когда в дверь постучали.

— Кто? — проворчал я спросонья.

— Я, — ответила из-под двери Ирина. — Пусти меня к себе.

Я встал, натянул джинсы и открыл дверь. Романтическая история наконец-то начиналась.

Смущенная лаборантка проскользнула в комнату. Я ждал. Наконец она рассказала мне, что ее соседки, две местные молодые особы, рассматривали гостиницу исключительно как место наживы и привели к себе в комнату двух нетрезвых поклонников. Ирина попыталась уснуть, но ее столь энергично вовлекали во всеобщее веселье и убеждали быть раскованней, что моя лаборантка, поразмыслив, решила, что я все же более безопасен, чем два пьяных клиента тахтинских девок, и, улучив момент, пришла ко мне.

Я погасил свет, и мы легли. Через пять минут Ирина уютно посапывала из-под одеяла. Из-под своего. Мне же не спалось. Острое чувство постепенно захватило меня. Через некоторое время я понял, что с причиной, его вызвавшей, одному не справиться. И я пошел к Ирине.

Прежде чем продолжить свое повествование, я хочу применить распространенный литературный прием: взгляд на одно и то же событие с точки зрения разных действующих лиц. Самое сильное впечатление от этой ночи было, наверное, у Ирины. Поэтому я попытаюсь описать восприятие событий ею.

— Проснулась я от яркого света — под потолком загорелась лампа. Володя стоял передо мной худой, еще не загоревший, в огромных черных семейных трусах. Выражение лица у него было решительное. Боже мой, подумала я, а ведь права была директриса. Не надо было с ним ехать, у мужиков одно на уме. Закричать? Или еще рано?

В этой драматической ситуации я вынужден лишить Ирину слова и продолжить повествование сам.

Я сделал шаг вперед.

— Володя, что ты, — тихо простонала Ирина, натягивая простыню до подбородка, и уже покорно шептала: — Не надо...

— Молчи, — сказал я, подходя к чужой жене, — чего орешь? Все у вас одно на уме, ни о чем другом подумать не можете! У тебя пинцет есть? Или что-нибудь в этом роде? А то у меня все инструменты на дне рюкзака.

— Зачем тебе пинцет? — с любопытством, уже спокойным голосом спросила она. Ирина из литературы знала, что изнасилование, как правило, происходит без применения этого инструмента.

— Клещ у меня, — ответил я. — Наверное, когда мы с тобой по сопке гуляли, он ко мне и прицепился. Только ты не смейся, пожалуйста, и меня не смеши, у меня живот ужасно болит.

— Почему болит? — наконец-то всерьез встревожилась добрая Ирина.

— А клещ ко мне в пупок залез и там присосался. Боль адская. Особенно при напряжении. Вот я и не могу смеяться. Поможешь мне его вынуть?

Но клеща я, сидя на краю ее постели, минут пять выковыривал сам. Лаборантка же, уткнувшись лицом в подушку, в это время корчилась и дрожала рядом. От дикого хохота.

ТРЕТЬЯ

Ранним утром я вышел на берег Амура. У дебаркадера стояла баржа, на которой было нагружено очень много нужных вещей: три грузовика, пять легковых автомобилей, доски, шифер, кирпич и что-то другое, скрытое брезентом. Я по добротному трапу взошел на палубу и пробрался в капитанскую рубку куда-то на третий этаж и там спросил, не могла ли баржа подбросить до места работы московскую экспедицию. Капитан критически рассмотрел меня и уточнил:

— До Чумикана, что ли?

— Как до Чумикана? — удивился я, зная, что этот поселок расположен на берегу Охотского моря. — Мне сказали, что баржа до Озера идет.

— А, тебе до Озера... — В словах капитана послышалось легкое презрение к пресным водоемам. — Ниже еще один причал есть. Оттуда баржи на Озеро и ходят.

Я прошел по берегу метров пятьсот. Причал там точно был. Построенный из трех бревен. К нему пришвартована небольшая баржа. Настоящая речная галоша. Трап заменяла доска, положенная с берега на борт судна. На барже было безлюдно. Я вошел в расположенную на корме ходовую рубку. Там тоже было пусто. Через минуту под моими ногами, в недрах судна, раздался какой-то шум, потом люк на борту открылся. Оттуда показалась русая кудрявая сонная человеческая голова.

— Чего надо? — спросила голова.

— На Озеро пойдете?

— Только на Второе, — ответила зевающая голова. — К вечеру.

— Нам на Первое надо, — продолжал я беседу.

— На Первое не пойдем.

— А нам очень надо, — настаивал я, демонстрируя припасенную для такого случая бутылку спирта.

— Тогда пойдем. Подъезжайте часам к четырем, — сказала голова. — Вещей много? За час загрузитесь?

— Загрузимся, — успокоил я его.

— Пока, — сказала голова, и крышка захлопнулась.

Мы с Ириной подошли к четырем часам. На нашей барже уже тарахтел мотор. На палубе стоял обладатель кучерявой головы — молодой высокий парень в синей спецовке. Рядом был еще один речник, годами постарше, ростом пониже и не такой кучерявый, а скорее лысый. Вдвоем они приняли наши рюкзаки и положили на палубу.

— Это все? — спросил тот, кто был помоложе, осматривая забиравшихся по трапу нас с Ириной и наши вещи.

— Все, — сказал я.

— Тогда поехали.

Он размотал канаты, привязанные к бревнам, и баржа отчалила. Мы вчетвером еле разместились в крохотной ходовой рубке. Пол под ногами мелко вибрировал, изнутри снизу шел уютный ровный шум двигателя. Мы познакомились. Пожилой капитан и его кучерявый помощник оба оказались Александрами.

— Вон мыс, видите? — показал на скалистый правый берег Амура Александр — по судовой табели о рангах Первый.

— Видим, — отвечали мы с Ириной.

— Бабий Пуп называется, — равнодушно назвал он местную географическую достопримечательность.

— Мужики вчера вечером с рыбалки возвращаются, — капитан продолжал развивать свою мысль о мысе, — один другого спрашивает: «Ты где рыбу ловил?» — «В Тахте, на дебаркадере, а ты где?» — «Да чуть ниже Бабьего Пупа. Там клюет лучше».

Ирина отвела взгляд от приметного ориентира и стала изучать левый, ровный, без всяких мысов берег.

— Ну что, — спросил Александр Второй, — пора?

— Пора, — ответил капитан.

На полке перед штурвалом появился бумажный пакет, из которого Александр Второй достал чудесный пышный кусок яблочного пирога (Приамурье в те годы славилось выпечкой), четыре кружки и бутылку такого же портвейна, которым меня вчера угощал милиционер (вот что значит централизованное снабжение). Ирина пить отказалась, но компенсировала это тем, что отломила очень приличный кусок пирога и пошла на нос баржи любоваться Амуром. Мы как раз его пересекали и входили в протоку. Бутылка быстро пустела. Штурвал из рук Александра Первого перешел к Александру Второму, а сам капитан, неловко открыв дверь, вывалился на палубу, неровными шагами прошелся по ней, достиг носа судна и там упал перед Ириной на колени.

«Молодец Ирина, быстро адаптировалась к Дальнему Востоку, даже не шевельнулась», — похвалил я про себя лаборантку.

Между тем капитан, не меняя позы, то есть оставаясь коленопреклоненным, стал что-то с жаром, интенсивно жестикулируя, рассказывать Ирине.

— Хороший мужик, — с явной симпатией прокомментировал действия своего начальника оставшийся Александр. — Только, чтобы ему захмелеть, наперсток нужен. А после этого врать начинает. Особенно бабам. Ты после попытай у своей лаборантки, о чем он ей сейчас рассказывает.