Нет. Я же слишком долго знаю Дом. Будет. Он, похоже, наигрался со мной, я ему надоел, вот он и решил напоследок поразвлечься. Взрыв будет. Но он всегда оставляет какой-нибудь шанс – а вдруг и сейчас получится? Что, если я успею схватиться за железные перекладины и быстро, как обезьяна, полезу вверх, а за моей спиной все будет гореть и рушиться, а я, живой и невредимый, только слегка поцарапанный, усядусь где-нибудь наверху и буду равнодушно слушать пожар…

Хотя, впрочем, что это я. Дом просто не мешает мне отыскивать шансы. Он не помогает ничем и никогда. Вот и сейчас я бегу и не знаю, есть ли там на самом деле выход. Может быть, там глухая стена.

А за поворотом и правда был выход. Ржавая железная лестница, точь-в-точь, как я себе представлял. И когда я протянул к ней руку, стены и потолок дрогнули, сначала слабо, а потом еще раз, сильнее, я полетел на пол, и стало очень тихо, но всего лишь на секунду, потому что потом вокруг были рев и вой. В затылок ударило горячим. Краем глаза я успел увидеть, как загораются веселыми язычками лужи на полу. А потом на мне полыхнула одежда, стало очень больно, и я закричал.

Я все еще кричал, даже когда вскочил с кровати, кричал хрипло, негромко. Потом стоял посреди комнаты, оглядывал вдруг ставшие незнакомыми облупленные стены, сероватый потолок, грязное окно, хлам в углу. Тяжело дышал. Знаю ведь, нельзя спать днем. День – идеальное время для кошмаров. И ночь тоже. И вообще, моя жизнь – это идеальное время для кошмаров.

В окно падал мутный бежевый свет. Может быть, это солнце пробивается через тучи. Да где ему.

Сегодня посреди ночи я проснулся и долго глядел в потолок. Сердце колотилось. Кажется, я снова увидел во сне правду.

Дом – страшная тварь. Он отнял у меня все: имя, лицо, прошлое и будущее. Оставил только немного настоящего, да и то наполовину чужого. Он украл у меня память. Это больно. Иногда я изо всех сил пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь, хотя бы свое имя, а вспоминаю коридоры, стены, мигающие флуоресцентки, голод, страх, подвалы. Тогда я изо всех сил сжимаю виски и снова вспоминаю. Туман, перехлестывающий через стену, тусклый свет, стук чьих-то шагов, треск радиоточек, голоса, яркие вспышки. Еще я вспоминаю, как ветер гонит по пустым коридорам газеты, а они шуршат, будто чей-то длинный шлейф. В моей памяти живет теперь только Дом. И когда я вспоминаю это, я кричу. Я раскачиваюсь из стороны в сторону, закрываю лицо руками и кричу ему: «Верни меня! Слышишь, верни меня, ну не забирай же все, оставь хоть что-нибудь, хоть кусочек, верни меня!» Дом слышит и смеется старушечьим смехом.

Дом – большой выдумщик. Иногда он придумывает мне прошлое. Он подсовывает мне его неожиданно, предлагает разные варианты, вытаскивает их из рукава и крутит у меня перед носом. А я должен выбирать. Иногда я вижу свое возможное прошлое в оконных стеклах, иногда это картины, в которые складываются трещины на стенах, а еще оно приходит во сне. И тогда это кошмары. В них всегда какой-то особый привкус тления. Но вот до одной штуки Дом добраться не может и не доберется никогда. Я надежно ее спрятал.

Конечно, иногда я кое-что вспоминаю, вернее, узнаю о себе кучу всяких вещей. Например, я знаю, что не разбираюсь в технике, знаю еще, что не умею играть на гитаре. Однажды во время экспедиции в ближний корпус я нашел в тамошнем коридоре на полу поломанную гитару. Я потрогал ее носком сапога и подумал, что ведь все равно я не умею играть. Дом позволяет мне узнавать эти безобидные мелочи, но он ни за что не позволит приблизиться хоть на шаг к чему-нибудь, что подсказало бы мне, кто же я на самом деле, зачем я здесь, и что мне делать.

Так вот, сегодня мне поначалу снился Дом во всей своей красе. Будто бы я поднимаюсь вдоль его этажей, но почему-то снаружи, взлетаю, как воздушный шарик. Я глядел на серые щербатые стены, черные проемы окон – почему-то мне все больше попадались выбитые стекла, хотя в моем корпусе их не так уж много, – а внизу был двор и знакомая куча мусора с двухкамерным холодильником на вершине.

А потом я увидел свое окно – самое крайнее на последнем, шестнадцатом этаже. Окно под крышей. Меня словно притянуло к нему, и через него я увидел свою комнату, убогую и выстывшую, с лампочкой под потолком, радиоточкой на стене, железной кроватью и кучей тряпок в углу. А на полу возле кровати сидел я сам – тощий, длинный, немытый и унылый. А потом я все видел уже как будто сижу на полу возле кровати.

Да, я сидел и бросал в стену камешки, а они со стуком падали на пол. День был ярким, в окно лился желтоватый свет, было тепло. И вдруг в коридоре раздался звук – топот множества ног, невнятное лопотание и как будто песни. Я выскочил из комнаты и столкнулся с целой процессией карликов.

Я нисколько не удивился, просто стало как-то любопытно. Они шли, словно на праздник. Топали ногами, громко переговаривались на совершенно непонятном, но все же каком-то знакомом языке, размахивали руками, некоторые пели. Это были страшные уродцы – пузатые, лупоглазые, похожие на жаб с белой бугристой кожей и огромными слюнявыми ртами. Некоторые из них были калеками: у них не хватало рук или ног, один вообще полз по полу, извиваясь, словно червяк. Кое у кого было по нескольку лишних конечностей. Один ковылял на пяти ногах, и это нисколько не мешало ему распевать веселую песню. Некоторые были голыми, некоторые наоборот, одеты вычурно, в расшитые кафтаны и, почему-то красные, штаны и колпаки.

Я кинулся им навстречу, замахал руками, закричал. Но они не остановились. Они просто не заметили меня. Я кричал им в уши, тряс их за плечи, заглядывал в глаза, а они все шли мимо. У них была холодная влажная кожа, как половая тряпка. Они продолжали болтать и петь. Когда я останавливал кого-нибудь из них, просто становясь у него на пути, он топтался, упираясь своей бугристой головой мне в живот, и ронял на пол слюни, бессмысленно улыбаясь и продолжая болтать. И так до бесконечности.

Не помню, откуда, у меня взялся топор. Точно такой же, как в жизни – на длинной рукоятке, покрашенной в красный цвет, очень удобный. Не совсем понимая, что и зачем я делаю, я подбежал к одному из них, голому скрюченному уроду, который что-то оживленно рассказывал своему соседу – пузатому и лупоглазому, в красной шапке. Сначала я потряс скрюченного за плечо, но он никак не ответил. Тогда я размахнулся и ударил его топором. К потолку поднялся фонтан крови, она облила меня и урода в красной шапке, и стены, и пол. Скрюченный упал и забился, изо рта у него шла пена. А его сосед повернулся к пустому месту, где только что был его собеседник, пожевал отвисшими губами и сказал неожиданным басом, словно отвечая на вопрос:

– А гала ду. Шибар ог тукрато ох нараг гала ду.

И тогда я закричал, и кричал, пока не увидел жемчужно-серое осеннее небо, легкое и высокое, и солнце, которое было за облаками, золотистое пятно на сером шелке, и узор из голых темных веток, словно кружево, брошенное в это небо, и лохматые птичьи гнезда, и самих птиц, черных и большекрылых. Я знал, что скоро может пойти дождь, мне было светло и хотелось смеяться.

А потом я проснулся. Иногда ко мне приходит этот сон – осеннее небо (я почему-то точно знаю, что оно осеннее), ветки, птицы. Тогда я снова обретаю надежду, потому что это – единственное неподдельное воспоминание, все это действительно было со мной когда-то и где-то. Это моя единственная правда. И тогда я верю, что на свете есть не только Дом.

…А напоследок Собеседник бросил через плечо:

– Сегодня на третьем этаже в 218-й комнате Черная Свадьба.

Я ничего не ответил, а Собеседник вышел в коридор и там истаял. Так уж у него заведено.

Я немного посидел в углу, а потом все же пошел. Конечно, после разговоров с Собеседником уже ничего не хочется – ни свадеб, ни поминок. Ничто уже не удивляет. Собеседник дико утомителен. Сейчас вот он сидел и битых два часа вещал мне о бессмысленности какого-либо общения вообще. Он объяснял это тем, что все равно я слышу только то, что хочу услышать. «А чего ж ты ко мне все время ходишь, если ты такой умный?» – спросил я его, наконец. Тут Собеседник стушевался и понес свою обычную желчную ахинею. Я послушал его, и мне расхотелось делать вообще хоть что-нибудь, а ведь планы были – я собирался найти еще уайт-спирита и развести вечером большой костер из мебели, может быть, даже на крыше…