Безумно хотелось спать. Интересно все-таки, до чего безалаберно Здание творит пространство. Красный бархат, резное дерево, зеркала, и тут же – пожалуйста, даже здесь не обошлось без всякого хлама. Открыв тумбочку, я обнаружила там стоптанный тапок, две пустые бутылки и странного вида железяку. Я покачала ее в руке. Тяжелая. Удобно ложится в ладонь. Начало покалывать затылок. Кто-то. Кто-то смотрит. Обернулась. Черт, ну сколько можно попадаться на одну и ту же удочку. Конечно, там никого не было. Я вздохнула, закрыла тумбочку, но железяку внутрь не убрала, положила сверху – так спокойнее. А то мало ли что? В Здании всякое бывает.

А теперь спать. Спать, спать… Я устроилась в кресле, свернувшись калачиком, закрыла глаза и вдруг заплакала. Тихо и горько. Мама, мамочка, как же мне плохо здесь. Почему меня здесь держат, если бы только знать, и кто это делает? Сколько раз было, когда я останавливалась посреди коридора и начинала кричать: кто-нибудь, кто-нибудь, пожалуйста, кто-нибудь услышит меня? А Здание смеялось. Мне кажется, если бы здесь был еще кто-то, мы бы справились. Мы бы обязательно помогли друг другу. Может, мы даже нашли бы выход. По крайней мере, рядом был бы кто-то, кому можно рассказать свои сны. Мы будили бы друг друга среди ночи, не давая тонуть в кошмарах. Мы бы обязательно справились. Ведь одиночество – главная слабость, которая порождает все остальные. А так – сразу мы, не по отдельности, а одним целым – мы. Душно становится. И опять меня кто-то душит во сне. Не хватает воздуха. Как я устала. Прекрати, ну пожалуйста, я ведь знаю, что это сон, знаю, что мне нужно проснуться. Я вскочу, запутаюсь в пледе, буду долго восстанавливать дыхание. Забери мои сны, хотя бы сегодня, слышишь? Душат, душат, душат…

Я застонала и открыла глаза. Сначала не поняла, где нахожусь, потом вспомнила: я же сегодня ночую не у себя. Было беспокойно как-то, тревожно. Приучили тебя, милая. Приучили тебя к месту. Терпи.

Мне бы очень хотелось услышать за окном дождь.

Я беспокойно заворочалась в кресле, почему-то переставшем быть уютным, завздыхала, пытаясь устроиться поудобней. А потом вдруг до меня дошло. Как будто ушат холодной воды на голову вылили. Холодные струйки потекли по спине. Так вот оно. Я медленно, очень медленно, подобрала под себя босые ноги и вжалась в спинку, расширенными глазами глядя на себя в зеркало. Мое отражение неподвижно сидело, подперев щеку кулаком, и наблюдало за мной даже с некоторым интересом. У меня задрожали руки. Ведь я-то – двигалась! Я спустила ноги на пол и вцепилась в подлокотники, костяшки пальцев побелели. Оно не двигалось, хотя, нет, кажется, вздохнуло. Потом выражение его лица стало меняться. В глазах появилось беспокойство, переходящее в панику, оно подняло голову, выпрямилось, оглянулось назад. Я рефлекторно тоже оглянулась, повторив его движение – и никого не увидела. Я чувствовала, что схожу с ума. Оно не было злым, по крайней мере, не хотело зла мне, но я не могла уйти оттуда, даже встать, меня приковало к этому проклятому креслу намертво. Отражение заерзало и вжалось в спинку кресла. А потом… Нет, это слишком.

Это слишком.

Из-за высокой спинки кресла в зеркале появилась еще одна я – во только глаза у нее были такие чужие, такие сытые, сытые, сытые… Копия смотрела на меня в упор и, похоже, все это ее сильно забавляло. Не отводя глаз, она наклонилась и погладила мое отражение по щеке, улыбнулась. Я кожей почувствовала прикосновение. Холодно. Страшно, беспомощно. Она провела пальцами по лицу отражения, закрыла ему глаза, а потом схватила за горло. Меня кто-то душил. Кто-то, кого не было в этой комнате. Я царапала себе кожу, пытаясь оторвать от шеи невидимые пальцы, а мое отражение корчилось и выгибалось в красном плюшевом кресле, выкатив глаза из орбит и беззвучно раскрывая рот.

Она убивала меня, и она меня убила. Я осталась лежать там, с бессмысленными остекленевшими глазами и посиневшим лицом, я осталась сидеть здесь, забыв дышать, с ужасом вытаращившись на свой собственный труп в зеркале, а она тряхнула головой, вытянула вперед руку и пошла на меня, словно хотела выйти из рамы. Ей было мало. Еще не наелась. Вот шаг, еще шаг, пальцы коснулись стекла, и оно дрогнуло, зарябило, а копия продолжала наступать, выходя из зеркала медленно, но неумолимо.

Вот тут меня проняло по-настоящему. Я истерически закричала, вскочила с кресла, бросилась к двери, но оттуда тоже выходила копия, такая же сильная и наглая, она была в комнате уже по локоть, тянула ко мне свои пальцы, и уже обе они улыбались насмешливо и многообещающе. Я кричала и металась по комнате, а они выходили из зеркал, не спеша, неотвратимо, сантиметр за сантиметром, и не было выхода, и некуда было деваться.

Я наткнулась на тумбочку, больно ушиблась, опрокинула ее, зазвенели бутылки, с грохотом свалилась на пол железяка. Я не дамся вот так, чтобы меня удавили в красной комнате с пошлым плюшевым креслом. Схватила железяку и швырнула в зеркало на двери. Перед тем, как оно разбилось, я увидела гримасу ненависти на лице копии. Бежать, бежать отсюда, пока та, первая, не вышла окончательно, нет, она найдет меня в этой мышеловке, ее невозможно запереть здесь, ее можно только убить. Я обернулась. Она уже не выходила из стекла, она отступила вглубь, к креслу, и беззвучно хохотала, ухватившись за подлокотник. Я разбила ее смех вместе с тающим телом моего отражения.

Потом я бежала по коридору, кричала и разбивала зеркала, которых там раньше не было. Разбивала, потому что из каждого ко мне тянулся тяжелый насмешливый взгляд, и все они – мои копии – сидели, стояли, протягивали руки, улыбались, беззвучно смеялись и кричали что-то, а потом сыпались, сыпались, сыпались к моим ногам сотнями блестящих осколков. Коридор тянулся целую вечность, я охрипла, выбилась из сил, меня шатало из стороны в сторону, поднимать железяку, чтобы разбить очередное зеркало, становилось все тяжелее, руки дрожали, ноги подкашивались, а коридор все не кончался. Потом случайное оружие вывалилось у меня из рук, и следующее зеркало я разбила уже локтем, сильно поранившись. Я только успела заметить, что отражение в нем в страхе отшатнулось от моего перекошенного лица. Не помню, как, я оказалась в своей комнате, на своем старом диванчике, и проплакала всю долгую ночь до рассвета, комкая рукой плед и закусывая в нестерпимой муке кулак.

Да, я знаю, ты просто поставило меня на место. Прошло еще очень много дней, пока я снова начала исследовать коридоры. Та комната с зеркалами выжгла во мне мое любимое правило: от Здания можно ожидать, чего угодно. Конечно, я не нашла ни битого стекла, ни плюшевого кресла, ни оброненной железяки. Я даже сомневаюсь иногда, было ли это на самом деле, и только несколько шрамов на локте кривятся в ухмылке: да, было, и ты ему этого не простишь. Помнишь? Ну конечно, помню.

Вокруг Здания почти всегда – туман. И почти всегда – ненастоящий. Он ворочается за тонкой перегородкой оконного стекла, ворочается, как сытый зверь. Иногда – как голодный, тогда страшнее всего. И хлюпает. По ночам, особенно после дождя, мне кажется, что грязно-белые чьи-то руки шарят по стеклу, выискивая щель, чтобы пробраться внутрь и погладить меня по щеке. Они холодные, как лед, эти руки, я знаю. Откуда? Если бы я могла найти ответ, я бы многое поняла о себе. И о нем.

За окнами Здания туман наигранный, пафосный и, похоже, тоже живой. Иначе – зачем бы ему шевелиться? Иногда я прижимаюсь к стеклу лицом и ладонями, и мне все кажется, что сейчас из тумана слепится лохматая голова, тоже прижмется к стеклу и посмотрит в мое сплющенное лицо желтыми бессмысленными глазами. Поэтому я смотрю в окно редко. Хотя, наверное, все это тоже неправда – просто Здание подкинуло мне очередной повод бояться. Очень удобно, даже не надо ничего делать – я пугаю сама себя. И я боюсь. Я послушная.

Ведь он действительно живой, я знаю, я чувствую, от меня его отделяет только Здание, и только благодаря ему я еще не захлебнулась в белой холодной мути. Здание бережно относится к своей единственной игрушке. Если отдать меня туману, то кто будет развлекать публику? Иногда – ночью – я молюсь о том, чтобы не надоесть Зданию. Уж лучше здесь, чем туман. Нет, нет, не надо, нет. Лучше здесь. Я жмурюсь и мотаю головой. Я откуда-то помню этот животный нутряной ужас, как будто это уже было со мной. Вспомнить – сойти с ума.