Письмо, перехваченное полицейской агентурой, послужило формальным поводом для ареста В.Ф. Раевского. (Заметим, что Липранди накануне ареста Раевского отбыл в отпуск).

Неоценимую услугу Раевскому и его друзьям по тайному обществу оказал А.С. Пушкин. Он случайно узнал о предстоящем аресте и за день до него, 5 февраля вечером, предупредил Раевского об этом.[384] Часть опасных бумаг Раевский успел уничтожить. 6 февраля 1822 г. он был арестован. “Первым декабристом” назвали впоследствии историки В.Ф. Раевского — именно с него начались царские репрессии в отношении декабристов.

Сразу после ареста Раевского содержали под надзором в Кишиневе, а 16 февраля перевели в Тираспольскую крепость. Он обвинялся в политической агитации среди солдат. Из тюрьмы в марте 1822 г. В.Ф. Раевский тайно передал стихотворное послание друзьям в Кишинев:

Это наполненное гневом и революционной страстностью стихотворение венчали такие строки:

Действительно, заключенный в тюрьму, подвергавшийся при производстве судебного дела “не только строгим, но и жестоким средствам”, В.Ф. Раевский проявил мужество и стойкость: он никого не выдал, не раскрыл организацию. Долгих четыре года находился декабрист в крепости под угрозой смертного приговора и все это время при разбирательствах военно-судебных комиссий старался запутать дело. Вплоть до восстания 14 декабря 1825 года следствие так и не могло выяснить истинную роль В.Ф. Раевского в революционной деятельности тайного общества. Этому в немалой степени содействовали и свидетели: большинство привлеченных по делу командиров и солдат не выдали Раевского.

В протесте, поданном 1 сентября 1823 г. против решения военного суда о смертном приговоре,[386] В.Ф. Раевский обличал беззаконие судопроизводства, преступные действия офицеров, клеветавших на него, и подчеркивал, что “полковой командир ничего не показал”.[387] Как это было важно! И не только для Раевского — для всего дела и всех членов тайной организации.

В начале марта 1822 г. корпусный генерал Сабанеев допросил Непенина. На вопрос следствия о подписке “на какой-то союз” Непенин, ссылаясь на забывчивость, сказал лишь о “подписке на складку денег на вспоможение бедным ежегодно по 25-й части своего дохода”. Сабанеев усомнился в искренности показаний Непенина, ибо как он, не без основания, заключил: “сбор для бедных… не имел надобности ни в клятве, ни в тайне”. Ничего не добавил Непенин и на следующем допросе, произведенном 29 октября 1822 г. в Аккермане в присутствии опять же корпусного командира Сабанеева, придававшего большое значение новому дознанию. На прямой вопрос: “В чем состояла цель Союза благоденствия… и каким бы образом Вы при недостаточном состоянии Вашем согласились на пожертвование 25-й части доходов?..” — А.Г. Непенин опять же дал весьма обтекаемый ответ, говорил о подписке на вспоможение бедным, о полном незнании содержания книги, которую должен был прочесть при вступлении в Союз. Чаще всего отвечал почти односложно: “не знаю”, “забыл”, “по давности времени не упомню”.[388]

Итак, “полковой командир ничего не показал”. Непенин выдержал первый натиск царского суда, Сабанеева, который в отношении нижестоящих чинов мог прибегнуть к самым низким мерам, не церемонился, не выбирал выражений и средств. Непенин до конца был тверд, сохранил верность идее и революционному братству. Он знал, что теряет службу — единственное средство для добывания куска хлеба, но иначе поступить не мог. Именно за честность, бескомпромиссность его любили в полку. Когда еще в конце 1821 г. в результате доносов тайных агентов встал вопрос об отставке Непенина, “до 20 офицеров”, по сообщению начальника штаба корпуса Вахтена, “чтобы поддержать полкового командира… имели намерение подать в отставку”. И командование решило, что в 32-м егерском полку “надо будет сделать крутой переворот, ибо дух карбонариев и реформаторов давно действует”.[389] Тогда Непенин был оставлен в полку. Расследование продолжалось. Сабанеев писал Киселеву, что надо “ощупать 32-й полк и учебные заведения в Кишиневе”. Свое намерение он выполнил в 1822 г. — шесть недель прожил “в 32-м егерском полку для известного дела Раевского”. Однако прямых доказательств существования тайного общества в 16-й дивизии он не получил, а скорее всего не пожелал видеть таковых, ибо опасался за свою карьеру. “Каково бы мне было после 33-летней моей службы потерять все заслуженное потом и кровью”, — писал он Орлову,[390] выясняя с ним отношения уже после ареста Раевского. Все же меры по “улучшению порядка” Сабанеев предпринял: под разными предлогами устранил большинство членов тайной организации из армии. Так, в феврале 1822 г. фактически отстранили от должности М.Ф. Орлова, “по домашним обстоятельствам” ушел со службы Охотников, “за болезнею” — П.С. Пущин, оставили службу и другие члены кишиневского кружка. Ушел в отставку и Андрей Григорьевич Непенин. Начальник Главного штаба князь П.М. Волконский в отношении от 31 июля 1822 г. главнокомандующему 2-й армии Витгенштейну предписал “командира 32-го егерского полка полковника Непенина… отрешить ныне же от команды… Буде по обстоятельствам… изволите найти, что полковник Непенин за упущения его надлежит суду, то предать его оному совокупно с майором Раевским”.[391] С Непенина, как и с других офицеров, была взята подписка с обязательством не вступать ни в какие тайные общества.

После восстания декабристов следствию удалось наконец установить степень причастности В.Ф. Раевского к тайному обществу. Расследование по его делу было передано Следственной комиссии, а подсудимый из Тирасполя переведен в Петропавловскую крепость. Вновь последовали многочисленные допросы, и только в ноябре 1827 г. Раевскому был объявлен приговор: он лишался прав дворянина и офицера и отправлялся в Сибирь на поселение (Сабанеев прочил ему ссылку в Соловецкий монастырь).[392] 21 декабря 1825 г. в Москве был арестован М.Ф. Орлов. Вспомнили и о Непенине. В конце декабря он тоже был арестован и заключен в Тираспольскую крепость, 5 января давал первые показания о “злоумышленном скопище” генералу Сабанееву, и в этот же день в сопровождении жандарма был отправлен в Петербург. Там 23 января 1826 г. он отвечал на вопросы генерала Левашева и, как прежде, “запирался” и “ничего не показал”. В Тирасполе Сабанееву он назвал только полковника Бистрома, который якобы его и принял в общество в 1819 г. Но Бистром умер 30 июня 1820 г. Непенин, видимо, не хотел называть Пестеля, принявшего его в общество в Тульчине в 1819 г., и только на требования Следственного комитета дать “ясные показания” сказал об этом.[393]