В конце 1821 г., когда обострились отношения России с Турцией, М.Ф. Орлов ожидал начала военных действий и был готов выступить со своей дивизией на помощь восставшим. “У нас все на военной ноге, а за границею на разбойничьей. Когда позволят зарядить ружья, не знаю, а кажется, время приближается, где после семилетнего спокойствия начнется час испытания военного”,[373] — писал он 25 ноября 1821 г. своему другу, П.А. Вяземскому. Но этому не суждено было сбыться: деятельность М.Ф. Орлова и близких к нему людей давно вызывала подозрения высшего начальства. Командир корпуса Сабанеев и начальник штаба корпуса Вахтен пытались через тайных агентов выявить в дивизии факты политического заговора. Оснований для начала следствия было много, и нужен был только повод, чтобы начать поход против Орлова и “орловщины” — всех нововведений, “вольнодумства”, прогрессивных начинаний в дивизии, объявить войну “беспорядкам” в Камчатском и Охотском пехотных полках, где солдаты выступили против тиранства командиров. Сабанеев наконец приступил к действиям: дождавшись отъезда М.Ф. Орлова в отпуск, он 10 января 1822 г. внезапно появился в Кишиневе, чтобы лично заняться расследованием дел в 16-й дивизии. Доносы секретных агентов подсказывали Сабанееву, что здесь существует тайная организация.

А.Г. Непенин в это время находился в Измаиле, его полк был переведен туда из Аккермана еще в июне 1821 г. Почувствовав надвигающуюся опасность, В.Ф. Раевский 1 февраля 1822 г. написал из Кишинева в Измаил полковому командиру А.Г. Непенину о нависшей угрозе и предупредил о необходимости создать у начальства доброе мнение о подозреваемых, прежде всего об Орлове. Письмо это имеет особое значение в развитии последующих событий и потому приводится здесь полностью:

Раевского и Непенина связывали дружеские, добрые, доверительные отношения. Получив назначение в 32-й егерский полк, В.Ф. Раевский был в полной мере удовлетворен тем порядком служебных и человеческих отношений, которые нашел в полку, где “командир — отец семейства доброго и благородно-послушного; дебошей нет; а порядок и дисциплина — необходимость службы — без рабства действуют”.[377] Можно ли лучше охарактеризовать военного начальника? О неофициальных отношениях между ними свидетельствует, например, письмо А.Г. Непенина В.Ф. Раевскому, датированное 2 января 1822 г. “Любезный друг” — так называет корреспондент адресата. Письмо деловое, но наряду с этим Непенин поздравляет Раевского с Новым годом, желает ему счастья, просит взять под покровительство одного из юнкеров учебной части.

Приведенное выше письмо В.Ф. Раевского А.Г. Непенину было перехвачено. Видимо, этот факт дал право Раевскому позднее назвать Непенина “беспечным полковником”, ни в чем другом он обвинить его не мог. Думается, и это определение ошибочно. Попытаемся внести ясность в этот вопрос.

Письмо Непенину в Измаил Раевский, по рекомендации подполковника Камчатского пехотного полка И.П. Липранди, отправил не по почте, а с лейтенантом И.П. Гамалеем. В воспоминаниях Раевский писал, что “этот офицер[378] взял на себя эту комиссию (полк стоял в Измаиле) и передал это письмо[379] полковнику Непенину при бригадном генерале Черемисинове. Этот последний взял письмо у беспечного полковника, прочитал его, не возвратил Непенину и переслал к Сабанееву”.[380]

Современник и единомышленник Непенина и Раевского подполковник Ф.П. Радченко, хорошо осведомленный о суде и следствии, написал в 1823 г. статью “Дело Раевского”, в примечании к которой о письме от 1 февраля 1822 г. особо отметил: “Это письмо было отдано флота лейтенанту Гамалею для доставления полковнику Непенину, по г-н Гамалей вместо отдачи этого письма куда следует отдал генералу Черемисинову для доставления г-ну Сабанееву. Я делаю эту выноску единственно для того, чтобы сделать гласным этот черный и презрения достойный поступок”.[381] Рекомендателем Гамалея, подчеркиваем, был упомянутый Липранди. Есть основания предположить, что именно он сыграл здесь неблаговидную роль.

Подполковник И.П. Липранди — личность во многом загадочная как для его современников, так и для историков нашего времени. Человек высоко образованный, обладатель богатейшей библиотеки, Липранди привлекал к себе внимание окружающих и в тот период был близок к Пушкину. Ему доверяли, не подозревая о его принадлежности… к сыскной полиции. Однако свидетельства современников (С.Г. Волконского, Ф.Ф. Вигеля, Н.С. Алексеева и других), воспоминания самого И.П. Липранди, наконец, новые публикации документов доказывают принадлежность Липранди к агентам-провокаторам. Свидетельство тому и его дружба с Бенкендорфом, Дубельтом и другими деятелями политического сыска, на который Липранди работал, начиная с заграничных походов после Отечественной войны 1812 г. и до конца жизни.[382]

Интересно в этом плане письмо начальника штаба корпуса Вахтена начальнику Главного штаба армии Киселеву от 21 ноября 1821 г. (в это время усиленно решался вопрос об установлении тайного сыска в 32-м егерском полку). В письме есть такие строки: “Сколько я знаю и от всех слышу, то Липранди один только, который по сведениям и способностям может быть употреблен по части полиции, он даже Воронцовым по сему был употреблен во Франции… другого же способного занять сие место не знаю…”.[383]