— Значит, к тетке приехал? — мельком спросил его Гусиная Лапа.

— Ага, — мотнул головой Виктор.

— Только адреса ее не помнит, — усмехнулся чернявый, набивая рот колбасой и, как всегда, глядя куда-то в сторону.

Виктор в ответ угрюмо буркнул:

— Помню. А говорить незачем. Я…

Но тут его перебил Длинный и стал со смехом рассказывать, как они вчера с третьим, молчаливым парнем, пришедшим сейчас с ними, ездили в Москву и обобрали двух пьяных. Рассказывал он с упоением, поминутно матерясь, и все вокруг весело загоготали.

В это время Виктор, используя возникшую передышку, напряженно пытался вспомнить все, что он знает об этом городе. А знал он так мало. Адрес горотдела милиции, имя начальника, его телефон. Вот, собственно, и все. Стоп! Надо вспомнить свой путь с Федькой к тому дому. Вот они сошли с моста над железнодорожными путями. Первая улица называлась… кажется, она называлась Вокзальная. Да, да, точно. Продуктовый магазин, фотоателье — такой жиденький павильончик. Что там еще было? Все. Больше он ничего не помнит. Потом они свернули в какой-то переулок вдоль зеленого глухого забора и вышли на другую улицу. Она называлась… он же нарочно прочел табличку на каком-то доме, ржавую, изогнутую табличку… а-а, Пушкинская. Они долго шли по ней. Потом…

В этот момент ему снова плеснули водку, заставили выпить. И Гусиная Лапа, рукавом вытирая рот, спросил все так же равнодушно, как бы между прочим:

— Кепочку-то возле своего дома подобрал?

— Ага, — ответил Виктор.

— Знаю я тот переулочек, — мечтательно произнес Гусиная Лапа. — Шпаны живет дай бог. Кого из ребят знаешь там, а?

Виктор понимал: попробуй он только не ответить хоть на один такой вот, казалось бы, безобидный вопрос — и все, конец тогда, не уйти уже. И на Глеба рассчитывать не приходится, провели Глеба.

Он ответил медленно, словно вспоминая, решив назвать только одно знакомое Гусиной Лапе имя, но все же назвать.

— Митька Блохин… Сашка Калинин… Сашка Рушанцев…

— А-а, Меченый? — оживился Гусиная Лапа.

— Кажись, да.

— А дружка его знаешь?

— Это какого же?

— Дружка его закадычного не знаешь? — глаза Гусиной Лапы словно буравили сейчас Виктора.

Он знал дружка Сашки Рушанцева. Это был Генка Фирсов, тот самый Генка, который пропал. Виктор побоялся его назвать. Но сейчас… почему допытывается о нем Гусиная Лапа? Или это случайно?

— Ходит он с одним… — неопределенно ответил Виктор.

— Это с кем же?

Все туже, туже петля вопросов, все опаснее. Как вырваться из нее? Что отвечать? А отвечать надо…

— Да с одним, — безразличным тоном произнес Виктор. — Как его? Генка, что ли…

— Давно их видел-то?

— Дня три назад.

— Та-ак… — загадочно протянул Гусиная Лапа.

Но тут вдруг заговорил тот белобрысый парень, который был у него, когда пришли Виктор с другими.

— А мы вчера на катке, ох, давали…

И снова в сторону ушел разговор, и опять пили водку, и опять Виктор пытался сосредоточиться, пытался что-то придумать, чтобы разорвать, наконец, кольцо вокруг себя. А в голове у него вдруг возник какой-то легкий туман, голова чуть заметно кружилась. «Пьянею», — холодея, подумал Виктор. Скорее, скорее, иначе будет поздно. Что же придумать?.. Да! Он же вспоминал свой путь. Итак, они шли по Пушкинской. Там он заметил… К черту! Сейчас уже некогда вспоминать. Сейчас надо придумать, как вырваться отсюда. Если он останется жив, то в конце концов доберется до Гусиной Лапы. А вот если они его тут кончат? Кому это надо? Нет, следует что-то придумать. Нельзя же так глупо погибнуть!.. Значит, они шли по Пушкинской. Там он заметил… Что-то он там заметил… Мысли угрожающе путались.

Виктор с усилием потер лоб, потом торопливо сунул руку в карман за сигаретами. Не доске, заменяющей стол, лежала пачка сигарет, и Виктор до сих пор курил их. А тут он полез за своими.

— Глянь, какие курит, а? Глянь! — воскликнул белобрысый парень, прерывая свой рассказ о катке.

Виктор держал в руке дорогую пачку иностранных сигарет, недавно появившихся в Москве. И только при этом возгласе он понял, какую непоправимую ошибку сейчас совершил.

— Интере-есно, — процедил Длинный. — Чего у него еще там есть?

Сейчас все глядели на Виктора, глядели враждебно и зло. Сейчас он был один против всех, он сразу стал чужой, стал врагом. Стоило только кинуться на него кому-нибудь одному, и сразу ринутся все, вся стая. Вот чернявый сунул руку в карман, и тот молчаливый парень тоже, а белобрысый внезапно подался назад, к выходу, кривя в ухмылке толстые, мокрые губы, он отрезал Виктору путь к отступлению, это так ясно. Длинный уже привстал. Начнет он, сейчас…

В эту последнюю секунду, которая, казалось, отделяла его от смерти, Виктор вдруг вспомнил, что он заметил на Пушкинской и почему он это заметил.

И тогда он встал, выпрямился, нагло и презрительно, как каких-то шавок, оглядел окружавших его парней, и те на миг замерли от неожиданности, от этого внезапного превращения его.

Не давая им опомниться, Виктор на их собачьем, жаргонном языке выдал им такое, от чего вытаращил глаза даже Длинный и тяжело засопел сбитый с толку Гусиная Лапа.

А Виктор, чувствуя, как дрожит в нем и вот-вот порвется какая-то тонкая, напряженная струна, с накипающим, злым отчаянием играл свою новую, страшную роль, еще час назад показавшуюся бы ему невероятной. Никогда в жизни не поверил бы Виктор, что он способен сыграть ее, что способен вот так, уверенно, свободно, как свои собственные, произносить эти отвратительные слова, наконец, что способен будет вообще придумать такое. Но по лицам окружающих понял, что сыграл.

Сколько назвал он городов и мест заключений, имен и кличек, потайных адресов, громких, «знаменитых» или известных только немногим самым отъявленным, самым отпетым. И под конец с угрозой и насмешкой ошарашил всех внезапным вопросом:

— Ну, кто тут сегодня ночью берет мой магазин на Пушкинской? Какая падаль задумала соваться туда? Ну!

И по тому, как дрогнуло что-то в лице у чернявого, как забегали глаза, Виктор понял — он! Этот парень был для него сейчас самым опасным после главаря, он был умнее и хитрее других.

— Без меня тут никто ничего не берет, — хрипло произнес Гусиная Лапа.

— Никто, говоришь? — насмешливо переспросил Виктор.

Он придвинулся к чернявому и вдруг коротким, косым ударом с силой резанул его в лицо. Тот вскрикнул, попытался подняться, но Виктор ударом ноги повалил его на пол. Он знал: с волками надо вести себя по-волчьи.

Никто не шевельнулся, никто не пришел на помощь. Для всех это было привычно, было как надо: хозяин расправлялся с сявкой, чтоб не стоял на дороге, только и всего. Значит, это хозяин. И никто не осмелился спросить, откуда он все узнал: и про магазин и про чернявого, но поняли: все точно, так и есть. И Виктор больше ничего не сказал. Так требовал закон, которому он сейчас следовал. Но перед глазами у него стоял тот беззащитный промтоварный магазин с почти уже отбитой боковой ставней, с перерезанной у самой земли, за водосточной трубой, сигнальной проводкой, и единственный, но тоже уже разбитый уличный фонарь невдалеке, и еще другие неоспоримые приметы готовящегося преступления.

Виктор повернулся к Гусиной Лапе и резко, властно сказал:

— Я одних тут отошью, раз такое дело. Со мной сегодня пойдешь ты, вон Длинный и этот, — он небрежно кивнул на чернявого. — И все. Остальные чтоб сгинули до утра.

— Не могу я, — хмуро возразил Гусиная Лапа. Виктор насмешливо посмотрел на него.

— Смотаться надумал? Успеешь.

— Откуда взял?

Растерянность мелькнула на толстом, будто сонном лице Гусиной Лапы.

— А ты следи больше, — зло ответил Виктор. — Федька, пока шли, трепанул. И это тоже, — он подбросил в руке кепку. — Хорошо, ее мне приволокли. А я-то думал, солидный вор у пацанов завелся. Э-эх, дерьмо.