Одним словом, в голове каждого христианина неизбежно смешаются и искажаются все представления о праве и насилии, о добре и зле, о благости и жестокости. Деспотический священник распоряжается во имя бога самой природой человека. При звуке его властного голоса разум немеет, а истине приходится скрываться; зато невозбранно разыгрывается воображение человека, и он всецело отдается фанатизму и безумию, якобы ниспосланным ему свыше. В ослеплении он пренебрегает своими самыми священными обязанностями и почитает себя добродетельным, попирая все лучшие склонности своей души. Чувствует ли при этом человек угрызения совести? Если и чувствует, то духовник быстро примиряет его с совестью, предписывая несколько ничуть не обременительных обрядов, долженствующих снискать ему божественную милость. Чувствует ли он, что был несправедлив, что ограбил и обокрал своего ближнего? Но ведь он может все эти проступки искупить, пожертвовав церкви награбленные богатства или щедро раздавая милостыню и подарки в награду за праздность ее служителей и за молитвы об отпущении его грехов. Священник никогда не упрекает человека в несправедливости, жестокости и преступлениях, совершенных на пользу церкви и ради благоденствия ее служителей; наименее простительными проступками оказываются всегда те, которые приносят ущерб интересам духовенства. Выказать неверие и непослушание священникам - преступление самое страшное, именуемое грехом против духа святого и неискупимое ни в этом мире, ни в мире ином; небрежение к вещам, которые сообразно с выгодами духовенства следует уважать и почитать, рассматривается как богохульство и кощунство. Эти громкие и маловразумительные слова способны, конечно, привести в ужас невежественную толпу. Страшное слово "кощунство" означает любое покушение на личность, достояние и священные права духовенства. Пренебрежение какими-нибудь бессмысленными обрядами раздувается в настоящее преступление, более тяжкое, чем самые пагубные проступки по отношению к человечеству. За верность религиозному культу священник с легкостью простит своему покорному рабу любые пороки, любой разврат, любое, даже самое вопиющее преступление. Вы видите, сударыня, что христианская мораль не имеет иной цели, кроме благополучия духовенства. Не будем поэтому удивляться, если оно пожелало быть единственным судьей и господином в этом вопросе, если оно признало ложными и порочными все добродетели, не сообразующиеся с его божественными доктринами. Христианская мораль, как это очевидно, имеет целью только ослепить людей, помрачить их разум, сделать их малодушными трусами, лишить их достоинства, мужества, заставить их ненавидеть и презирать самих себя, оторвать их от земли, на которой они живут, и обратить к небу. При помощи такой морали священники превратились в этом мире в самых могущественных владык; они изобрели добродетели и культ, выгодные им самим, и опорочили и уничтожили все то, что действительно соответствовало интересам общества; они сделали своих духовных учеников рабами, ставящими себе в заслугу и в добродетель слепое повиновение всем их капризам, готовыми вмешиваться в их недостойные дрязги и никогда не имевшими ни малейшего представления об истинной морали и добродетели.

Чтобы упрочить основы истинной морали, совершенно необходимо уничтожить предрассудки, внушаемые нам священниками; нужно начать с того, чтобы вернуть людям душевную энергию, мужество, поколебленное и придушенное призрачными страхами; нужно заставить людей отказаться от сверхъестественных представлений и идей, которые заглушили в них голос природы и принудили разум склониться перед силой; нужно разуверить людей в пагубных доктринах, принижающих человеческое достоинство; нужно, чтобы человек перестал чувствовать себя жертвой небесного гнева, чтобы он не считал свою природу порочной, а свой разум - ненадежным руководителем, советов которого он не должен слушаться; чтобы он понял, что никакое счастье не может быть достигнуто, если искать его с завязанными глазами. Человека надо освободить от ненависти к самому себе, от запрета трудиться ради счастья на земле; его нужно разуверить в том, что возможно что-либо достойнее и нужнее благополучия в этом мире, достигнутого на пути истинной добродетели. И, наконец, надо научить человека любви к самому себе; он должен научиться уважать себя и своим поведением заслужить приязнь, дружбу и уважение всех, с кем он связан в этой жизни.

Можно подумать, что религиозная мораль только для того и придумана, чтобы разрушить общество, превратить людей в первобытных дикарей. Христианские добродетели со всей очевидностью ведут к изоляции человека, к разрыву тех связей, которые соединяют его с ему подобными, к тому, чтобы отдать его в полное распоряжение священников; христианская мораль хочет, чтобы человек перестал заботиться о собственном как можно более прочном и надежном благополучии и целиком оказался в плену химер, опасных для него и для окружающих. А между тем мы живем в обществе именно для того, чтобы легче добиться тех благ, той помощи и тех радостей, которых мы никогда не добились бы, живи мы в одиночку. Если же нам вменяется в обязанность делать себя несчастными в этом мире, ненавидеть самих себя, пренебрегать уважением других людей, придумывать для себя всяческие муки и страдания, ни к кому не привязываться, - разве это не значит разрушать общество, изолировать человека от всего прочего человечества и превращать его в дикаря, чуждого своим собратьям?

Вместе с тем, если принять, что человека действительно создал бог, то этот же бог сотворил его существом общественным, пожелал, чтобы человек для своего счастья жил в кругу себе подобных. Если бог добр, он не может требовать, чтобы человек отказался от общества; если бог - творец разума, он хочет, чтобы и человек был разумен и пользовался разумом в поисках средств к достижению того благополучия, к которому он стремится в соответствии со своей природой. Если бог в чем-нибудь и проявил себя, то, конечно, именно в тех склонностях, которыми он наделил всех людей; это и есть наиболее очевидное и ясное доказательство его бытия, а не какие-то таинственные откровения, явно противоречащие внушаемым нам представлениям о божестве. Поэтому-то, если уж и привлекать бога к выяснению обязательств, связующих человека с себе подобными, то нужно сказать, что этот бог достаточно ясно проявил себя в неизменном стремлении к счастью и благополучию, свойственном всем представителям человеческого рода. А так как изыскать средства, ведущие нас к блаженству, мы можем, только руководствуясь разумом, то бог и пожелал, чтобы мы пользовались этим разумом при достижении цели. Таким образом, совершенно очевидно, что, рассматривая человека как творение бога, мы должны считать, что именно сам бог пожелал, чтобы человек слушался своего разума, способного доставить ему более прочное и более реальное счастье, чем все чудеса и недостижимые и опасные добродетели, проповедуемые религией.

Поэтому, каковы бы ни были наши суждения о божестве, проще заменить мораль религиозную моралью разума. Заменим мораль, предназначенную для небольшого числа избранников и зиждущуюся на вопиющем неравенстве и несправедливости, моралью, одинаково необходимой и понятной всем обитателям земного шара, принципы которой заложены в самой природе человека. Будем же изучать эту человеческую природу, ее потребности, желания; исследуем способ удовлетворения этих нужд и стремлений; подумаем, ради чего мы стремимся жить в обществе; понаблюдаем, что вызывает симпатии человека, к чему он по своей природе испытывает уважение, кому он стремится оказать помощь; и с другой стороны, подумаем также над тем, какие поступки вызывают ненависть, презрение, осуждение людей; обратимся к нашему опыту; предоставим разуму указать нам поведение, которое может дать человеку наиболее реальное, прочное и долговечное благополучие; воздержимся от тех поступков, следствия которых покажутся нам сомнительными; пусть временные, преходящие радости не заставляют нас жертвовать долговечными благами, остережемся ради минутного наслаждения отказываться от прочного и длительного счастья; будем заботиться сами о себе, стремясь развить уже заложенные в нас возможности счастья и благополучия; будем мужественно бороться со всяким злом и страданием; если они неустранимы, постараемся их смягчить; поищем в себе самих и в наших ближних способы, могущие облегчить нашу жизнь; постараемся снискать в наших собратьях участие к своей судьбе; заслужим их сочувствие тем добром, которое им сделаем.