Что касается протестантов, которые, как известно, слывут за еретиков и безбожников, так как отказываются от этих доходных статей католических богословов, то они думают, будто каждый человек подвергается окончательному суду в самый момент смерти, после чего тут же по приговору божества отправляется в обители славы или на вечные адские муки. Значит, душа, представляющая собой бесплотный дух, лишенный органов ощущения и чувств, даже и не воссоединившись с телом, оказывается способной подвергнуться действию огня. Некоторые богословы, правда, утверждают, что адский огонь это огонь духовный, совершенно, стало быть, отличный от материального; трудно, однако, представить себе, чтобы почтенные богословы имели хотя бы малейшее понятие о духовном огне или о том невыразимом блаженстве рая, которое, конечно, как и адские муки, надо понимать духовно.
Вот, сударыня, в немногих словах те глупости, столь же возмутительные, сколь и смехотворные, к которым пришел человеческий ум, приняв догмы будущей жизни и бессмертия души. Таковы призраки, которыми пользуются, чтобы прельщать и устрашать смертных, чтобы подогревать в них надежды и страхи; таковы эти побудители, обладающие столь мощным воздействием на слабые и чувствительные существа. Но так как мрачные представления сильнее потрясают воображение, чем светлые и радостные, то священники всегда сильнее упирают на то, чего люди должны опасаться со стороны жестокого бога, нежели на милости, которых они могли бы ждать от бога всеблагого и милосердного. Слуги самых жестоких владык бывают куда усерднее, чем слуги государей, известных своей снисходительностью и человечностью. Священники, искусно используя двойственность приписываемого богу характера, сумели вселить в нас неуверенность и страх. Если они и обещают нам спасение, то все же предписывают уповать на бога со страхом и трепетом. Таким способом, без конца повторяя, что человек никогда не может быть уверен в том, что он заслужил - милость или гнев творца,- им удается повергнуть в смятение и ужас даже самые чистые души. Страх всегда был и будет самым верным средством обмана и порабощения людей.
Нам, конечно, скажут, что страх, внушаемый религией,- страх благодетельный, что догма загробной жизни представляет весьма мощную узду, предотвращающую многие преступления и заставляющую людей сохранять верность долгу. Чтобы опровергнуть этот аргумент, к которому столь часто прибегают и который находит всеобщее признание только на основании голословных утверждений священников, стоит лишь непредвзято в нем разобраться. Мы всюду видим, что христиане, твердо убежденные в существовании загробной жизни, все же не обнаруживают особого страха перед мстительным богом и не возлагают больших надежд на бога милосердного. Идет ли дело о какой-либо крупной выгоде, увлечен ли человек сильной страстью, потакает ли укоренившейся I привычке,- он закрывает глаза на будущую жизнь, и| мысль о разгневанном судье не удерживает его от греха; только уже согрешив, человек подбадривает себя надеждой на божью благость; к тому же и религия, противореча самой себе, советует нам уповать на того самого бога, которого она изображает то гневным и мстительным, то исполненным милосердия и милующим всех раскаивающихся в своих грехах. Одним словом, я еще не видел человека, которого останавливал бы страх перед адскими муками. Сами священники, всеми силами старающиеся вселить в нас этот страх, обнаруживают подчас склонности более предосудительные, чем грехи иных людей, которым никогда не внушалась мысль о загробной жизни. Люди же, с детства наслушавшиеся зловещих наставлений священников, не стали ни менее мстительными, ни менее развратными, ни менее надменными, ни менее злыми, ни менее несправедливыми, ни менее жадными. Вера в загробную жизнь никак не влияет на жизнь земную; она не смиряет и не сдерживает ни одной из наших страстей и служит некоторой уздой лишь тем людям, которые по свойственной им робости и так не отважились бы ни -| на какие крупные преступления. Эта догма способна лишь нарушить покой немногих честных, добросовестных и доверчивых людей, волнуя их воображение, и никогда не удержит от зла негодяя, которого не могут остановить ни общественные приличия, ни законы.
Наконец, чтобы высказаться до конца, я должен признать, что христианская религия, мрачная и зловещая, оказывает сильное и очень опасное влияние на такие души, как ваша, и лишь поверхностно задевает людей, закосневших в преступлениях или легкомысленных, на чьи души угрозы религии производят лишь самое поверхностное, быстро рассеиваемое впечатление. Более последовательная в своих принципах, чем другие, вы слишком часто и серьезно погружаетесь в грустные и мрачные мысли, волнующие ваше воображение, между тем как призраки, преследующие вас, быстро забываются людьми, не обладающими ни вашими добродетелями, ни вашей просвещенностью и чувствительностью.
Христианин, верный своим убеждениям, должен бы жить в постоянной тревоге; он никогда не может быть уверен - угоден или не угоден он богу; малейший намек на гордость или вожделения, малейшее желание может вызвать гнев божий и мгновенно уничтожить плоды многолетнего благочестия. Не удивительно, что при таких убеждениях люди ищут уединения, чтобы в печальном одиночестве погружаться в страдание, избегая всякого повода к греху, и испытать все средства, рекомендуемые для искупления проступков, которые могут навлечь вечное наказание всевышнего.
Стало быть, мрачные мысли о будущей жизни оставляют в покое лишь тех, кто принимает их не слишком серьезно; и они способны привести в отчаяние тех, кто по своему характеру склонен к мрачности и меланхолии. Эти-то жестокие представления о божестве, внушаемые нам священниками, и приводят многих порядочных людей к полному неверию. Если иные распутники, неспособные к размышлению, отталкивают религию как помеху к удовлетворению страстей и пороков, то гораздо большее число людей отказывается от нее после зрелого анализа и с полным сознанием причин такого поступка; они не могут согласиться ни жить в вечном страхе, ни умирать в отчаянии; такие люди отрекаются от религии, способной лишь вселить в душу тревогу, и обращаются за поддержкой к разуму, возвращающему силы и бодрость.
Крупнейшие преступления совершаются всегда в эпохи глубочайшего невежества. Эти периоды отмечены также наибольшим распространением религии; в такие времена люди чисто механически, не рассуждая, выполняют ее обряды, не задумываются над ее доктринами. По мере просвещения народов крупные преступления случаются все реже, нравы смягчаются, развиваются науки, и авторитет религии, которую начинают подвергать строгому анализу, заметно падает. Тогда значительно увеличивается число неверующих, и общественная жизнь протекает спокойнее, чем в былые времена, когда по капризу духовенства люди шли на злодеяния в надежде обрести вечное блаженство на небе.
Религия утешает лишь тех, кто неспособен охватить ее в целом; туманные обещания наград могут соблазнить только тех людей, которые не в состоянии задуматься над отвратительным, лживым и жестоким характером, приписываемым религией богу. Как можно полагаться на обещания божества, которого изображают искусителем, соблазнителем, который только и делает, что расставляет опасные западни своим слабым творениям? Как можно рассчитывать на своенравного бога, от которого никогда не знаешь, чего ждать - милости или гнева? На каком основании ждать наград от бога-деспота, облеченного абсолютной властью, если у него нет обязанностей по отношению к людям и если он руководствуется только своей фантазией, предопределяя судьбы собственных творений? Только слепой фанатизм может внушить доверие к такому богу; только безумие может заставить полюбить его; только безрассудство может рассчитывать на неизреченные милости, которые обещают священники от его имени, утверждая вместе с тем, что бог властен награждать или карать людей, а человек ничего от него требовать не смеет.
Одним словом, сударыня, вера в загробную жизнь, не давая никакого утешения, может лишь отравить всю прелесть жизни земной. Согласно тем мрачным представлениям, которые христианство в постоянном противоречии с самим собой дает о своем боге, можно быть скорее уверенным в ужасающих наказаниях, чем в неописуемых наградах; бог милует, кого хочет, и выносит свои приговоры, независимо от наших заслуг, так что самая чистая жизнь все же не дает нам права рассчитывать на его любовь. Да разве, по правде сказать, полное уничтожение нашего существа не лучше опасности оказаться в руках столь страшного бога? Разве не должен всякий благоразумный человек предпочесть полную смерть и уничтожение вечному бытию в качестве игрушки жестокого божества, способного вечно казнить и мучить свои слабые создания именно за те слабости, которыми сам же их наделил. Если, как нас уверяют, бог добр, несмотря на все жестокости, на которые его считают способным, разве не должен бы он помешать родиться существам, постоянно рискующим подвергнуться вечному проклятию? И, наконец, разве этот бог не оказался куда более милостивым к животным, которые неспособны грешить и потому не могут заслужить вечных мук?