ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. Сиракузовы против Лапиных

Хотя мотивы поступка обоих Сиракузовых были признаны в конце концов удовлетворительными (им не нравилось, как наши пожимают их игрокам руки), мы не могли простить их. Хватит! Во-первых, куда они дели наше кресало, во-вторых, зачем они позорят наши фамилии с помощью стихов Тютчева. А теперь ещё — бита.

Мы сказали, что наш дом объявляет войну их дому и что не наша команда жулики, а их команда сплошные жулики, и пусть они теперь попросят сыграть с ними в городки.

— А мы и просить не будем, — сказали Сиракузовы из-за своей стороны штакетникового забора. — Это вы у нас всегда всё просите…

— Что мы у вас просим? — сказала Вера и плюнула в их сторону, то есть как будто бы в их сторону, а на самом деле ни в кого не попала.

Тогда Сиракузовы отошли немного и начали совещаться.

— А вдруг они нашего Кирюшу украдут? — сказала Вера.

Но я за Кирюшу не беспокоился, я думал другое: что они предпримут непосредственно против нас?

И они предприняли.

К забору с белым платком в руках подошёл Сиракузов Павел.

— Я могу поговорить с вашим командиром? — спросил он.

— Можете, — сказала ему Вера.

Она сообразила уже, что наступил исторический момент, и что Павел Сиракузов уже не Павел, а враждебный нам парламентёр, и что ко всему происходящему она, Вера, имеет теперь прямое отношение.

— Или у вас нет командира? — издевательски спросил Павел.

Пётр в отдалении строгал перочинным ножом дубину.

— У нас есть командир, — сказал я.

И не торопясь подошёл к забору. То есть не просто не торопясь подошёл, а пощипал ещё по пути рябину, сорвал прут и сшиб им несколько лопухов, а уж потом подошёл.

— Ультиматум, — не глядя на меня, сказал Сиракузов.

Я, будто бы удивлённо, поднял брови.

— На лодочную станцию советуем не ходить, — сказал Павел.

Я ещё более удивлённо поднял брови.

— Утопим, — сказал Павел. — Тебя утопим, а она, — он кивнул на Веру, — пусть живёт. Про кино говорить?

— Говори, — сказал я.

— Билеты вам в кино придётся покупать теперь, вот что, — сказал Павел. — И дальше: стричь мы вас тоже не будем. Волосами обрастёте. Ей-то, конечно, ничего, — он снова кивнул на Веру, — а тебя в класс не пустят…

Я молчал, думая, что ему на всё это ответить.

— И на второй год, если удастся, оставим, — продолжал Павел. — Если, конечно, дядя Михаил уговорит директора…

Вера хотела плюнуть, но не плюнула, потому что от возмущения комок застрял у неё в горле.

— Какой будет ваш ультиматум? — Он хотел вытереть нос своим белым платком, но вовремя вспомнил, что белый платок теперь тоже принадлежит к ультиматуму.

Я всё ещё ничего не мог придумать. Их козыри были значительно выше, а грозить им, что наш Кирюша будет воровать их куриц, было смешно, потому что Кирюша, всем известно, боялся куриц, да и не хотелось впутывать его в это дело: ещё неизвестно, чем оно кончится.

И тут вмешалась Вера. Она подошла вплотную к забору и, глядя в упор на Сиракузова своими кошачьими глазами, сказала:

— А мы вашу милицию и ваше кино без света оставим!

И тут только я радостно вспомнил, что мы же владеем электростанцией!

— Парикмахерскую тоже, — поспешно сказал я. — Посмотрим тогда, как ваша тётка Галина будет работать без света! Одну сторону головы подстрижёт, а другую нет!..

И мы с Верой принялись хохотать, а парламентёр побледнел.

— А у вас родители в отпуске! — немедленно закричал другой Сиракузов. — Без них вы со светом ничего не сделаете!..

— Сделаем, — сказала Вера. — А если кто-нибудь из вас сломает ногу, лучше пусть в травматологический пункт не ходит…

Услышав это, оба Сиракузова ещё больше побледнели, наверное, решили теперь лучше смотреть себе под ноги.

— Дом ваш мы тоже снесём, — продолжала Вера. — Только попросим об этом тётю Розу.

— А дядя Борис… — начал я и понял сразу, что зря начал.

— Мы у вашего шофёра дяди Бориса права отберём! — заорали оба Сиракузова.

Тогда мы с Верой молча повернулись и пошли.

Война была объявлена. И теперь стоило подумать, что нам дальше делать. Потому что ни один из планов, которыми мы грозили, осуществить, к сожалению, не могли. В этом была наша слабость, и мы понимали это.

— Эх, — сказал я Вере, — какие плохие люди! А ещё наши братья. Только позорят свою фамилию!..

— Да какие они нам братья? — сразу сказала Вера. — Троюродные. Почти что никто.

И мы ещё раз подумали, как это хорошо вышло, что они вовремя себя разоблачили, показали всем окружающим, какая она есть — наша родня.

И мы решили на следующий же день проверить, начали ли Сиракузовы осуществлять свои угрозы или нет.

2. Угрозы Сиракузовых осуществляются

После уроков Михайла Михайлович оставил меня убирать класс, поскольку на перемене я опрокинул урну. То, что это не я один её опрокинул, Михайлу Михайловича не интересовало, он просто сказал:

— Лапин, вам сегодня убирать класс.

Но я-то сразу понял, что это ловушка: я буду один убирать класс, а эти Сиракузовы меня чем-нибудь огреют.

Хочу, чтоб меня поняли правильно: я вовсе не думал, что Михайла Михайлович с ними в заговоре или стал вдруг их невольным пособником, но я нутром чувствовал, что это ловушка, и принял свои меры.

Мы с Верой подключили во дворе шланг и выставили брандспойтный наконечник прямо в окно — в класс, так что, если бы Сиракузовы появились, Вера, по моей команде, сразу же могла включить воду и сбить первой же струёй Сиракузовых с ног.

И точно. Они появились ровно через пять минут вместе со шваброй… и Михайлой Михайловичем.

И я сказал:

— Давай!

Их-то и швабру я увидел, а разглядеть Михайлу Михайловича у меня не было времени, потому что Вера включила шланг, а я немедленно направил этот шланг на своих родственников.

Я никогда не думал, что Михайла Михайлович окажется таким проворным и нырнёт за парту быстрее Сиракузовых, но он нырнул и закричал мне оттуда:

— Лапин, перестань обливаться! Это я! Михайла Михайлович!

И я в ужасе отшвырнул от себя брандспойтный наконечник.

Михайла Михайлович вынырнул из-за парты.

— Будешь мыть пол. Всю неделю, — сказал он. — И вы тоже, — добавил он и, не оглядываясь, вышел из класса.

Поделив класс пополам, мы с Сиракузовыми принялись мыть пол. У нас была тряпка, а у них швабра, и поэтому через десять минут они свою половину закончили, а мы с Верой всё ещё мыли и освободились только через час.

А когда освободились, пошли в кино. И хотя мы фильм уже видели, нам нужно было проверить: пустят нас в кино или нет?

В дверях, за барьером, сидела толстая мама-Сиракузова с подвязанным левым глазом — пчела укусила. И всё-таки, хотя один глаз был у неё подвязан, она нас сразу увидела.

— Облили, — сказала она, — облили, а по такой погоде и воспаление лёгких можно получить….

В пустом фойе уже сидели в одних трусах оба Сиракузова: сушились.

Я толкнул Веру вперёд, чтобы она что-нибудь говорила.

— Это получилось случайно, — сказала Вера. — Меня-то там вообще не было: я во дворе стояла…

«Ага, — добавил я мысленно, — со шлангом…»

— Ну, а дальше-то что? — спросила мама-Сиракузова, обрывая двум каким-то приезжим «контрольку»: те прошли в фойе и остановились в изумлении, увидев голых Сиракузовых. — Что дальше-то? Ну, была во дворе…

— Да при чём тут двор? — сказала Вера. — Мы в кино хотим.

Ей было странно, что можно не понимать этого.

— Билеты покупать надо, вот что, — сказала Сиракузова. — Когда зал заполняется, это одно дело, а когда не заполняется, другое… Билеты покупать нужно.

— Значит, для одних нужно, а для других не нужно? — с горечью и обидой сказал я, подразумевая под этим нас и обоих сидящих в фойе Сиракузовых.