М. К. отвел глаза, сжал губы, взялся левой рукой за галстук-бабочку.

— Довольно давно…

— Так просто или по работе? Ладно, уточню вопрос. Я только что видела вас в Крыму с И. А. и еще одним человеком. В ресторане. По-моему, это было лет десять назад. Теперь рассказывайте.

М. К. закрыл лицо руками, затряс головой.

— Татьяна, вы… вы… Вы сами не знаете, что вы такое. Вы — чудо.

Он снова открыл лицо. Через приоткрытую дверь падал свет. Ей показалось, что на глазах М. К. блестят слезы. Он внезапно встал и тут же опустился на колени.

— Татьяна, я люблю вас. Татьяна, понимаете… Мне трудно молчать и лучше сказать так, чем если бы это просто само как-нибудь всплыло. Вы — такая прямая. Вы разрезаете всю эту лживую суету и путаницу, как нож.

— Какое это имеет отношение к делу?

— Я расскажу вам все, я ничего от вас не скрою. Я не знаю, где Гоша, но, может быть, вместе мы сможем разобраться.

— Вы догадываетесь, что с ним могло произойти?

— Профессор был изобретателем. Его не могли похитить, за квартирой наблюдали, вы сами знаете. Возможно, это его изобретения. Какой-то способ уйти незаметно.

— Что это за третий человек, пожилой, был с вами в Крыму?

— Я о нем мало знаю. Друг И. А. Скромный, всю жизнь работал лаборантом. С довоенных лет. Иван был блестящий, смелый. А этот… Смешно — почти как слуга. Мы его проверяли, но не нашли ничего особенного. Он уже лет десять как на пенсии, почти не общался с И. А., мы его потеряли из виду. Но можно навести справки. Его звали Георгием, как вашего сына…

— Встаньте. Не надо меня трогать — я хочу попробовать заснуть снова.

М. К. послушно встал, на цыпочках вышел и закрыл за собой дверь.

Шел третий час ночи, но В. Ф. еще не ложился. Проявил и отпечатал несколько пленок. Развесил готовые снимки на просушку в ванной, перебрался на кухню… Давно ставший привычкой ритуал: зажечь газ, поставить чайник, открыть форточку, закурить сигарету. Но отсутствие Тани, вдобавок к отстутствию Гоши, создавало внутри какую-то особую, сосущую пустоту. Он прислушался и впервые уловил еле слышное жужжание, о котором неоднократно говорила Таня. Отдернул занавеску, посмотрел. Ледяные заснеженные улицы, никого, ничего… И тем не менее жужжание было — тихое, упорное. В соседнем дворе или за ближайшим углом. Если Таня права в этом, может быть, она права и в другом. Если не доверять ей, то что останется? Он решил, что завтра же — нет, уже сегодня — позвонит Саше Первому, пусть тот не откладывая выполнит свое обещание, отведет его в мастерские. А сейчас надо выпить чаю и попытаться заснуть, иначе день будет загублен.

Второй сон Т. В. был, что называется, в яблочко. Правда, она слишком быстро проснулась. Вскочила, вышла в приемную, застегивая на ходу юбку. М. К. спал в кресле. Часы на столе показывали пять. Она взяла М. К. за плечо и стала трясти.

— Пора. Я видела сон. Уже пять часов.

Импортная машина завелась сразу, немотря на холод. Через несколько минут они уже выезжали на Кировский. Мотор работал тихо, но скорость была — как во сне. Мост, остров, еще один мост… После того как М. К. признался в любви, в ее отношении к нему многое изменилось. Не то чтобы она сама приняла это объяснение слишком всерьез, ей было не до романов. Появилось, однако, какое-то ощущение товарищества, сообщничества в поисках, где успех может прийти как награда за усилия и самоотдачу.

— Теперь куда?

— Направо. Свернешь — лучше едь помедленнее.

Дома вокруг были как в ее сне. Они доехали до площади, окаймленной сталинскими домами. Перекресток. Дышащая паром станция метро.

— Ты уверена, что мы правильно едем?

— Притормози. Что это за станция?

— Новенькая, «Лесная». Две недели как открыли. Ты здесь бывала?

Она вышла из машины, огляделалсь. Два высоких дома, как часовые у перекрестка, их она видела. Вернулась в тепло машины.

— Еще немного проедем. Вперед и направо. Теперь во двор. Останови.

Она вышла из машины. В своем сне она видела человека в окне пятиэтажной хрущевки. За спиной голая лампочка. Единственное освещенное окно. Лица не разглядеть. Сейчас, в полшестого утра, светилось довольно много окон. Невозможно понять, есть ли среди них то самое. В каком месте? Борясь с холодом, она обошла двор по периметру. М. К. медленно ехал следом, чуть слышно шелестел мотор. Во сне она не чувствовала холода. Но сейчас уличный холод был страшен. Он заполз под юбку, оледенил щеки. Если верить программе «Время», обещали понижение температуры до минус 25. Ей показалось, что за ней следят, из глубины одного из напоминающих проруби неосвещенных окон. Она вернулась в машину. Снова неудача?

— Надо записать адрес. Кстати, мне бы хотелось знать как можно больше про того Георгия, с которым вы были в Крыму. Где он сейчас, что с ним…

— Запрошу хоть завтра. Не думаю, что с этим будут проблемы.

— Он мог исчезнуть тоже.

В. Ф. несмотря на все старания удалось заснуть только под утро. Возможно, поэтому сон, который ему приснился, оказался таким ярким и запомнился так хорошо, не сон, а ожившее воспоминание… Он за дощатым самодельным столом, на котором разложены детали фотоаппарата. Слева — зеленый «москвич»-«Росинант». В нескольких метрах — узкая лесная дорога, за ней начинается спуск к озеру, вода блестит между деревьями. Если прислушаться, снизу доносятся голоса Гоши и Татьяны. Пахнет теплой смолой. Слышится звук велосипедного моторчика. Из-за деревьев появляется мопед. На мопеде — пожилой небритый мужик в ватнике. Быстрый взгляд из-под насупленных бровей. Проснувшись, В. Ф. без труда вспомнил, когда все это происходило. В самом конце шестидесятых. Он даже смутно помнил, когда мимо их лагеря проехал мопед. В тот день как раз заело шторку фотоаппарата. Через некоторое время мопед проехал обратно. Обычно по лесной дороге вообще никто не ездил. Единственное, чем сон отличался от воспоминания, — взгляд небритого мужика занимал в нем особое место. Наяву В. Ф. никакого особенного взгляда не помнил. Во сне мопед тоже проехал мимо лагеря дважды. В. Ф. знал, что он должен появиться снова. Мопед появился, и он снова встретился с небритым мужиком взглядом. В этом взгляде не было никакой угрозы, ничего агрессивного. Глаза скорее умоляли, как будто мужик пытался сказать своим взглядом нечто важное. Может быть, звал за собой…

Рабочего, на вид лет пятидесяти, звали Юрием Ивановичем. Это был аккуратный человек в синем комбинезоне, с неожиданно большими, сильными руками. Въевшееся в кожу масло, траурные ногти, очки в роговой оправе. Чуть замедленные движения, серьезные, умные глаза. Юрий Иванович вызывал у В. Ф. куда больше доверия, чем его суетливый тезка Юра Литвин. Еще В. Ф. удивило, что он относился к дико смотревшемуся среди замасленных станков Саше 1-му с подчеркнутым уважением. На Саше сегодня было все заграничное — джинсы, джинсовая куртка. Если верить прессе, пролетариат не должен испытывать к подобной внешности ничего, кроме презрения. Саша 1-й коротко объяснил ситуацию: у Валентина Федоровича пропал сын, по всей вероятности вместе с И. А.

— Что И. А. пропал, народ у нас месяц как говорит, — прокомментировал Юрий Иванович. — А про вашего сына — нет. Ни слова.

— Официально ни с кем вообще ничего не происходило, — заметил Саша.

— Гоша у нас студент, — пояснил В. Ф. — Нас заставили сообщить в деканат, что он серьезно заболел. Даже справку медицинскую выдали. Заочно оформили академотпуск.

— А в милицию вы не жаловались? — Юрий Иванович потер переносицу.

— Там Большой дом сразу вмешался, — поторопился ответить за В. Ф. Саша.

Юрий Иванович продолжал оценивающе разглядывать В. Ф. Достал из кармана комбинезона пачку папирос.

— Будете?

Они вышли на лестницу.

— Если бы ГБ имел к исчезновению отношение, они бы так не суетились, — Саша 1-й тоже вышел с ними на лестницу, но не курил. — Юрий Иванович! Валентин Федорович хотел что-нибудь узнать о Георгии, о другом, о том, который у вас работал. Он ведь был ближе всех к И. А.