Боль — это признак нарушения равновесия, да? Или результат какого-нибудь перехода. Переход из одного состояния в другое обычно сопровождается раздражением. Известно, что змеи страдают, сбрасывая кожу, не так ли? Разве выбирающаяся из кокона бабочка не чувствует себя обиженной? Возможно. Эта боль, она имеет не физическую природу, я поняла это, когда всмотрелась в нее. Здесь страдает душа. Но почему? Что мне этим хотят сказать? Что я должна делать — то, что сейчас не делаю? Или это просто лишь очередное проявление процесса, с которым мне приходится жить?

Боль была едва уловимой, подумала я; не слишком назойливая, но и не исчезающая, похожая на тупую зубную боль.

Когда Шура, получив мои заверения в том, что без него я буду в безопасности и в порядке, уехал в университет, я присела на диван и стала смотреть в окно — туда, где раньше была моя гора, переставшая быть моей.

Я начинаю по-настоящему уставать.

Тут вмешался мой Наблюдатель: «Нет, ты не устала. Ты думаешь, что тебе пора бы выдохнуться, и стараешься убедить себя в этом, но это всего лишь еще один способ сбежать. Попробуй посмотреть на ситуацию иначе. Ты наполнена энергией, твое тело наполнено энергией!»

Ладно, ладно, это не физическая усталость, но я больше не хочу испытывать все это. Мне нужен тайм-аут.

Я снова подумала о вчерашнем дне, о давлении, о настойчивом, неотвратимом напоре Наблюдателя-Протоколиста. И о том, что сегодня этого не было.

Давление на меня исчезло, как только я действительно поработала с ним и начала понимать, что все это значит. Теперь остался лишь один вопрос, который жужжит у меня в голове, помимо прочей чепухи. Почему это явилось ко мне в таком? Почему оно пришло ко мне так, словно оно было всем, словно оно действительно было Божественным разумом, единственной Правдой, вместо того, чтобы позволить мне узнать, что это просто одна из многих важных частей Целого? Как, позвольте спросить, я должна была понять, что это не единственная реальная вещь во вселенной?

Я сидела и курила, пока в моей голове оформлялся ответ.

У подсознания нет возможности отличить целую пиццу от одного кусочка пиццы — для него в обоих случаях это будет просто пицца.

Та часть меня, которая хочет что-то донести до моего сознания, не оценивает такие вещи, как размер или важность. На том уровне, где я вчера была, не существует градаций, сравнений, помогающих сознанию как-то понять, что происходит. Что бы ни было активным в данный момент, оно выводится наверх и полностью заполняет экран, поэтому какое-то время кажется, что оно есть все.

Ну почему эти чертовы психические штуки не оказываются лучше, чем они есть? Из-за этого все становится тяжелее, чем нужно. Не говоря уже об этой проклятой неумелости, раз уж на то пошло! Сколько времени вчера было потрачено на страх и ненависть. А его можно было использовать для того, чтобы выяснить и понять все это раньше. Как глупо!

Мой кофе остыл. Я налила себе свежего и вернулась на диван.

Как человек должен понять правила игры, когда с ним начинает происходить нечто вроде моего процесса, если вокруг нет никого, кто мог бы рассказать ему об этих правилах? Что случилось бы, если не было бы вот такого Адама, которому я смогла позвонить, то есть кого-нибудь, кто точно знал, что мне сказать?

Ответ от Наблюдателя пришел незамедлительно. Но ведь нашелся же такой Адам, сказал он. Он был дома, ты позвонила ему, и он тебе помог. Что толку теперь гадать, если бы да кабы.

Я походила по столовой, размышляя, что такое еще сидит внутри меня, с чем я должна столкнуться и сознательно признать, после чего этот мучительный так называемый процесс оставит меня в покое.

Нас ждут еще какие-то сюрпризы, да?! Может быть, мне нужно посмотреть своим недостаткам в лицо? Своим неспособностям, своим провалам? Но разве я уже не насмотрелась на большинство из них? Разве мне этого было мало?

Я стояла около стола и смотрела на корзину с зимними апельсинами в центре стола, когда почувствовала что-то, приближающееся ко мне сзади. Я замерла на одном месте, по спине побежали мурашки. На меня надвигалась ненависть, самая злобная ненависть, которую мне только приходилось ощущать. Смертоносная, презрительная ненависть такой силы, что у меня рот открылся от шока. И эта ненависть была направлена на меня, на все, чем я была. Что-то хотело, чтобы я сгинула, разрушилась, уничтожилась и никогда не существовала.

О, Боже мой! Откуда ЭТО взялось?! Что может ненавидеть меня настолько сильно?! И это находилось внутри меня всю мою жизнь?!

Я вдохнула поглубже и стала пробираться на ощупь назад в гостиную, под укрытие дивана, стараясь оставаться открытой навстречу тому, что происходило. Я села на диван и закрыла аза.

Я оказалась в лесу рядом со старым заброшенным колодцем. Я перегнулась через край колодца, всматриваясь в темноту, которая была на дне.

Я вижу себя — какой-то перевернутый, расплющенный образ самой себя. Трудно полностью рассмотреть его контуры, для этого нужно как следует приглядеться. Да. О Господи. Похоже на мерзкую маленькую розовую личинку. Грязную. Отвратительную. Личинка чувствует ненависть и презрение и знает, что заслуживает их. Отчего же? Потому что она личинка, и она противная и невыносимая.

Я обхватила руками свои колени. Потом открыла глаза, чтобы осмотреться по сторонам, и увидела комнату, в которой уже сгустились синие сумерки. Я знала, что должна вернуться обратно к колодцу.

Мне нужно установить с этой личинкой связь, точнее, с этим ужасным образом самой себя и с его чувствами. Я должна сделать это. В противном случае, этот образ снова заявит о себе. Хорошо. Я должна проникнуть внутрь его.

Я устроилась поудобнее, поджала ноги и оперлась на подушки. После чего закрыла глаза и в мгновение ока снова перенеслась в лес, к колодцу.

Эта личинка — часть меня самой, которая верит, что лишь она реальна, что она является моей сутью. Она знает, что невыносима и что ее нельзя полюбить. Она отождествляет себя с чудовищем, с тошнотворным куском дерьма — Господи! Это то, что Юнг называл Тенью? Это моя Тень?!

Я мысленно связалась с личинкой и почувствовала, какую страшную боль и пронзительное унижение испытывает она оттого, что ее обнаружили и изучают.

Раздался телефонный звонок. Звонила Венди, она спрашивала, когда я приеду к ним. Сквозь оцепенение до меня дошло, что сегодня был тот день, когда я должна была ехать в округ Марин и побыть с Венди и Брайаном (Энн уехала учиться в колледж). Я услышала свой охрипший и тусклый голос, который объяснял дочери, почему я должна была изменить свои планы: «Милая, у меня ужасный насморк! Я не могу сдвинуться с места! Со мной такого уже давно не случалось».

— О, мамочка, бедная моя! Тогда не беспокойся за нас. Я все скажу Брайану, и мы просто позаботимся о себе сами. Увидимся на следующей неделе, когда ты выздоровеешь.

— Спасибо, моя сладкая. Мне выписали рецепт, и я поправлюсь через день-два. Я позвоню вам, когда все пройдет. Прости, что не позвонила вам раньше, малышка. Не могла ни о чем думать, кроме как о пульсирующей боли в голове!

— Обязательно отдохни, — посоветовала мне Венди. — Позаботься о себе. Поговорим попозже, когда будешь чувствовать себя лучше.

Положив трубку, я закурила. Я подумала о своих детях, о почти болезненной гордости за них.

Я хорошая мать. Несмотря на все свои промахи, я все-таки чертовски хорошая мать.

По моим щекам катились горячие слезы.

И как это сопрягается с душераздирающим образом мелкой личинки? Или эта гнусная, грязная тварь, лежащая на дне колодца, осталась во мне с детства? Она жила там с той поры, когда я была ребенком, стараясь, чтобы ее не замечали?

— Да, — был мне ответ.

А ненависть? Эта убивающая ненависть, она тоже живет во мне с детства? Это я сама ненавижу себя? Откуда это взялось во мне?

Я вспомнила себя маленькой и услышала, как кто-то говорит мне, что от моей одежды всегда неприятно пахнет.

Кто-то сказал мне это в детстве. Ребенок интуитивно знает, что это означает. Твой запах — это продолжение тебя самого, все пахнут собой. В итоге получается, что я девочка, чья душа дурно пахнет. Мое «я» плохо пахнет. «Я» — это неприятный запах.