Мамы всегда готовы легко принять на веру похвальные намерения своих детей! Но ведь только законченный зубрилка и выскочка мог бы читать учебники в летний день на Байкале, вместо того, чтобы купаться и носиться по горам!
Вот так, с учебником за пазухой, появился я однажды в замке Мертвой скалы. За летнее время я основательно позабыл и грамматику и арифметику, и, когда Ри попросила меня рассказать, о чем написано в моей книге, я оказался в затруднительном положении. И постепенно сложилось так, что я сидел и корпел над учебниками, а назавтра рассказывал Ри, и это заметно отвлекало ее от всех тяжких дум, или, по крайней мере, так казалось.
Что до мамы, то, когда я утром уходил из дома с учебником, а то и с двумя, а вечером, решив задачу или пример, зубрил правило грамматики, хотя еще и темно не совсем было и можно быть на улице, — наблюдая все это, мама все тревожнее и тревожнее стала поглядывать на меня и все чаще шептаться с папой.
Само собой, так мог себя вести только ненормальный! К тому же я регулярно пропускал обед и мало бывал на солнце, ведь большую часть дня я проводил в замке, и оттого лицо мое было бледнее, то есть оно не загорело на солнце так, как у всех мальчишек.
Приходила женщина-врач, пожимала плечами и говорила, что мне нужно больше бывать на свежем воздухе.
— Да он все дни пропадает на улице! — восклицала отчаянно мама.
Врачиха снова обслушивала меня со всех сторон, и мне было жалко ее.
Если бы Ри училась в школе, она была бы круглой отличницей. Она схватывала с полуслова, и буквально через несколько дней наступил такой момент, что я уже ничего не мог сказать ей нового. А я сам не мог же выучиться за пятый класс! Я хотел читать ей книжки, но мама не разрешила мне выносить их из дома. И я вечерами теперь читал и перечитывал книги, какие были у меня, а назавтра пересказывал их Ри. То, что я оставил учебники и перешел на книжки, мама с папой приняли как сигнал моего излечения, и кажется, они были бы счастливы, если бы я покидал все книги и учебники под кровать!
Однажды (ах, как я помню этот день!) мы о чем-то говорили, кажется, я рассказывал Ри о том, как проходят занятия в школе, как мы играем на переменах и вечерами и т. п. В этот день Ри была менее оживлена, чем в прошлый раз, но я сначала этого не заметил. Я сказал, что через месяц начнутся занятия в школе, и когда сказал это, то с ужасом подумал о том, что ведь тогда я не смогу приходить на скалу и как же я тогда буду жить! Я замолчал растерянно, Ри вдруг сразу погрустнела, и в секунду лицо ее стало таким же печальным, каким я увидел его в первый раз. Она словно догадалась о моей мысли и сказала тихо:
— А я никогда...
Только это и сказала. Но как!
Байколла тревожно взглянул на нее.
— Не надо!
Потом посмотрел на меня и повторил уже для меня:
— Не надо!
— Я устала, отец! — сказала Ри и, как в тот первый раз моего прихода, закрыла глаза и склонила голову на руку отца.
— Она устала! — повторил Байколла и, немного помолчав, добавил: — Не нужно больше... приходить! Она устала!
Какое горе, какое несчастье обрушилось на меня с этими словами! Я стоял около Байколлы будто придавленный громадной скалой к полу и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Байколла опустил голову на грудь, и я не видел его глаз, но видел зато застывшее в маске нечеловеческой печали лицо его дочери. Она уже больше не открыла глаз, и можно было подумать, что она спит, если бы не морщинка на лбу, что появляется, когда бывает больно, и две стрелочки бровей, стянувшиеся к этой морщине, и губы, сомкнувшиеся плотно, как бывает, когда сдерживают слезы боли или обиды, и волосы, словно в отчаянии упавшие на колени Байколлы!
Я стоял и не верил, что это все! Слезы сами потекли у меня из глаз, я не мог их остановить и не пытался. Почти ощупью поднимался я по лестнице замка, и, когда вышел из пещеры, солнце, как обычно, не ослепило меня, потому что видел я его сквозь пелену слез.
Сделав несколько шагов от пещеры, услышал скрипучий голос Сармы:
— А вход опять забыл закрыть, раззява!
Я вытер слезы и взглянул на старуху. Такой ненависти к ней, как сейчас, я еще ни разу не испытывал. Меня даже затрясло!
— Если тебе надо, сама и закрывай! — крикнул я ей в лицо.
Сарму точно паралич разбил.
— Да я тебя... — прошепелявила она в изумлении, но я не дал ей договорить. Я подскочил к ней так близко, что она отшатнулась и будто влипла в каменную спину своего кресла.
— Не боюсь! — кричал я. — Старая, злая старуха! Ты за что мучаешь Ри!
Я подступил к ней еще ближе.
— Что она тебе сделала! Что! Злая! Ты и состарилась от злости, и тайны твои тебе не помогли! Ненавижу! А что ты камни умеешь со скалы скидывать, так я тоже могу!..
Я схватил камень у ее ног, тяжелый камень, поднял его, сделал несколько шагов к обрыву и кинул и еще несколько камней отправил туда же, и, наверное, там был уже обвал, потому что, когда камень летит вниз, он и другие камни сшибает.
Потом я еще кричал на старуху и обзывал ее страшными словами, а она уже оправилась от испуга или, скорее, от удивления и смотрела на меня в упор, пристально и не мигая. Когда я выкричал все, что мог, когда уже охрип от крика и задохнулся, она сказала странным тоном:
— Значит, ты очень хочешь, чтобы девочка жила и была свободна!
Я насторожился, хотя все еще не мог прийти в себя после истерики, и сердце колотилось так громко, что я плохо ее слышал.
— Ты хочешь ее спасти? — спросила она снова.
— Да! — крикнул я, и волнение, нахлынувшее на меня, ударило в голову тупой болью.
Сарма подозрительно, или недоверчиво, или (кто ее поймет) презрительно щурилась на меня.
— И ты готов совершить подвиг, чтобы спасти девчонку?!
Теперь, кажется, в ее голосе былоехидство, и я подумал, что она разыгрывает меня, что просто издевается, но все же ответил: "Да!" Хотя слово "подвиг" звучало уж слишком по-книжному.
Сарма помолчала, что-то прочмокала губами, а затем спросила торжественно:
— Готов ли ты на все, чтобы спасти дочь князя Байколлы?
Я не очень представлял себе, что может означать "все", но ответить что-либо другое, кроме "да", разве я мог!
Она впилась в меня взглядом, словно насквозь проткнуть хотела.
— Я предоставляю тебе такую возможность! — сказала Сарма, и я не сразу понял смысл сказанного, а когда понял, замер в лихорадочном ожидании.
— Вон там, на камне, — она показала рукой, — лежит славная, длинная жирная змея! Поди, дружок, к ней, протяни руку, и пусть она укусит тебя! А после пусть рука твоя распухнет, как березовый гриб, и ты познаешь боль и муку змеиного яда! Иди!
Еще не веря ей, я, как во сне, сделал несколько шагов к камню и действительно увидел на камне огромную, толстую гадюку, намного больше той, что поймал Юрка. Я обернулся к Сарме, надеясь, что она не всерьез, что она пошутила, но по выражению ее лица понял, что мне действительно приказано поступить именно так!
Я попятился от змеи, которая в этот момент шевельнулась всеми витками скольцованного туловища, повернула ко мне свою голову, и изо рта ее выскочила рогатка язычка.
Я шарахнулся прочь, чувствуя, что от страха глаза мои висят на самых бровях.
— Не... е... е... — хрипло пролепетал я, сглатывая слюну. Я замотал головой, замахал руками, я весь задергался, потому что никак не мог выговорить слово "не буду".
— Иди и делай, что я сказала! — крикнула Сарма.
— Нет! — громко и пронзительно взвизгнул я.
— Ты, жалкий гнилой опенок! Вот цена твоей доброты! Да не только мои сыновья, самый слабый, самый хилый мальчишка Долины Молодого Месяца сделал бы это не задумываясь, чтобы спасти дочь князя Байколлы! Да разве только это! Жизнью пожертвовал бы любой! Ты же трепещешь и скулишь как бесхвостый щенок перед одним укусом змеи, от которого за две луны вылечивает самый ленивый знахарь! Ты, жалкое подобие человека! Прочь отсюда! И нет тебе больше дороги к страданиям людей Долины! Прочь с моих глаз! Прочь! Прочь! Прочь!