— Аборт, — сказала Хелен Бентли.

Тихий ангел пролетел по комнате, все надолго умолкли. Хелен Бентли невидящим взглядом смотрела в пространство. Рот приоткрылся, на переносице залегла глубокая складка. Но в лице ее не было ни испуга, ни стыда, ни даже обиды.

Она сосредоточенно размышляла.

— Вы делали аборт, — наконец проговорила Ингер Юханна, очень медленно, нарушив затянувшееся чуть ли не на несколько минут молчание. — И это осталось тайной. Насколько я видела. А я смотрю очень внимательно, очень дотошно, это чистая правда.

Тут раздался громкий звонок. Кто-то звонил в дверь.

— Что будем делать? — шепотом спросила Ингер Юханна.

Хелен Бентли оцепенела.

— Погоди, — сказала Ханна. — Марри откроет. Все будет хорошо.

Три женщины затаили дыхание, отчасти от напряжения, отчасти в попытке услышать разговор Марри с тем, кто звонил у двери. Но слов они различить не смогли.

Прошло полминуты. Дверь захлопнулась. А немного погодя Марри появилась на пороге, на бедре у нее сидела Рагнхильд.

— Кто это был? — спросила Ханна.

— Сосед, — буркнула Марри, взяв с рабочего стола стакан воды.

— И что же он сказал?

— Сообщил, что наш подвал открыт. Черт. Забыла я вчера вечером снова туда сходить. Господи, я же не могла тащить сюда эту даму да еще и думать про то, что надо запереть подвал.

— И что ты ему сказала?

— Спасибо сказала. Так ведь он еще талдычил про поломанную дверь, допытывался, не знаю ли я, что там стряслось, ну я и сказала ему, чтоб не лез не в свое дело. Вот.

Она поставила стакан и ушла.

— What, — нервно спросила Хелен Бентли, — what was all that about?[62]

— Ерунда, — ответила Ханна, махнув рукой. — Насчет открытой двери в подвале. Забудьте.

— Значит, другая тайна была, — сказала Ингер Юханна.

— Я никогда не считала это тайной, — спокойно проговорила Хелен Бентли, прямо-таки озадаченная таким поворотом. — Для меня это просто факт, к которому никто другой касательства не имеет. Ведь это случилось так давно. Летом семьдесят первого. Мне было двадцать один, студентка. Задолго до того, как я встретила Кристофера. Он, разумеется, знает об этом. Так что это вовсе… не тайна. Не такая, чтобы…

— Но аборт… — Ингер Юханна провела пальцами по столу и повторила: — Аборт! Разве это не испортило бы вашу избирательную кампанию, если бы стало достоянием гласности? Да и сейчас могло бы обернуться серьезной проблемой? Ведь в США тема аборта, мягко говоря, предмет вечных и болезненных раздоров, и…

— Нет-нет, вряд ли, — твердо сказала Хелен Бентли. — Во всяком случае, я все время была к этому готова. Все знают, я считаю, что женщины сами должны решать. Но тогда, во время дебатов, такая позиция в самом деле чуть-чуть не стоила мне выборов.

— Это было событие дня, — сказала Ингер Юханна. — Буш прямо из кожи вон лез, стараясь вас уничтожить.

— Да, верно. Но все прошло хорошо, в особенности потому, что меня поддержали женщины из… не вполне благополучных слоев населения. Анализ показывает, что фактически я получила внушительное число голосов от женщин, которые раньше вообще не регистрировались как избиратели. Кроме того, я резко выступила против абортов на поздних сроках беременности. Это сделало меня несколько более удобоваримой даже для противников абортов. И я все время спокойно относилась к тому, что собственный мой аборт получит огласку. На такой риск стоило пойти. И вообще я не стыжусь этого поступка. Я была слишком молода, чтобы заводить детей. Училась в колледже, на втором курсе. И отца ребенка не любила. А аборт сделала по закону, в Нью-Йорке, беременность составляла всего восемь недель. Я по-прежнему сторонница сознательных абортов в течение первых трех месяцев и готова отвечать за то, что сделала.

Она перевела дух, а когда заговорила снова, Ингер Юханна услышала в ее голосе едва заметную дрожь:

— Но я заплатила высокую цену. Больше не могла иметь детей. Как вы знаете, Билли моя приемная дочь. И никто не найдет в этой истории расхождений между словом и делом. А именно это имеет значение для нас, политиков.

— Однако, по-видимому, кто-то мог решить, что это динамит, — сказала Ингер Юханна.

— Безусловно, — кивнула Хелен Бентли. — Даже весьма многие. Вы же сами сказали: проблема аборта делит США надвое, и тема эта крайне щекотливая и не теряющая актуальности. Если бы мой аборт сделался достоянием гласности, меня бы раздавили. Но, как я уже говорила…

— Кому об этом известно?

— Кому… — Хелен Бентли задумалась, нахмурила брови и, помедлив, ответила: — Никому… Ну, Кристоферу, конечно. Я рассказала ему еще до свадьбы. Потом, моей лучшей подруге, Карен. Она замечательная, так меня поддержала. А через год погибла в дорожной аварии. Я тогда была во Вьетнаме и… Нет, представить себе не могу, чтобы Карен кому-нибудь проболталась. Она…

— А в больнице? Там же ведут учет?

— Больница сгорела, не то в семьдесят втором, не то в семьдесят третьем. Активисты движения против абортов устроили манифестацию и несколько перестарались. Произошло это до компьютерной революции, и я полагаю…

— Документация сгорела, — сказала Ингер Юханна. — Подруги нет в живых. — Считая, она отгибала пальцы. Помедлила и все-таки спросила: — А отец ребенка? Он знал?

— Да, конечно. Он…

Хелен задумалась. На лице появилось непривычно мягкое выражение, рот как бы расслабился, глаза сузились, стирая морщинки, отчего она словно помолодела.

— Он хотел жениться на мне. И радовался, что будет ребенок. Но, когда понял, что мое решение серьезно, поддерживал меня как мог. Поехал со мной в Нью-Йорк. — Она подняла голову. В глазах стояли слезы. И она не стала их утирать. — Я не любила его. Наверно, по-настоящему даже не была влюблена. Но он самый милый, самый добрый… да, самый добрый человек, какого я встречала в своей жизни. Деликатный. Умный. Он обещал мне, что никому об этом не скажет. И я представить себе не могу, чтобы он нарушил слово. Разве только он в корне изменился.

— Случается и такое, — прошептала Ингер Юханна.

— Но не с ним, — сказала Хелен Бентли. — Если кого и можно назвать человеком чести, так именно его. К тому времени, как забеременела, я знала его почти два года.

— С тех пор минуло тридцать четыре года, — заметила Ханна. — За такой срок многое может произойти.

— Не с ним, — повторила Хелен Бентли, тряхнув головой.

— Как его звали? — спросила Ханна. — Вы помните его имя?

— Али Сайд Муффаса, — ответила Хелен Бентли. — Кажется, позднее он сменил имя. На более… англизированное. Но для меня он просто Али, самый добрый парень на свете.

9

Наконец-то полвосьмого утра. К счастью, нынче четверг. Девочки рано уедут в школу. Луиза — чтобы до уроков поиграть в шахматы, Кэтрин — чтобы лишний раз заняться силовыми тренировками. Обе спросили о дяде, но успокоились, когда отец намекнул, что Файед вечером выпил лишнего и сейчас отсыпается.

Дом на окружном шоссе № 4 в Фармингтоне, штат Мэн, никогда тишиной не отличался. Потрескивало дерево. Скрипели двери. Одни открывались с трудом, другие, наоборот, разболтались и хлопали от вечного сквозняка, которым тянуло из щелястых окон. На заднем дворе огромные клены росли так близко от дома, что ветки при малейшем ветерке стучали по крыше. Дом словно бы жил.

Ходить крадучись больше незачем. Ал Муффет знал, что, кроме почтальона, никто не появится. А тот обычно приезжал не раньше двух. Ал отвез дочек в школу, заехал к себе в офис. Сказал секретарше, что неважно себя чувствует: горло болит и небольшая температура. Она посмотрела на него огорченно и с большой симпатией, искренне пожелала скорейшего выздоровления.

Он прихватил все необходимое, покашливая, распрощался и поехал домой.

— Тебе удобно?

Ал Муффет посмотрел на брата. Запястья его прочным упаковочным скотчем были привязаны к изголовью кровати. Ноги связаны веревкой, которая в свою очередь была крепким узлом прикручена к изножию. Рот брата Ал заклеил серым пластырем.