— Теперь уже слишком поздно. Он женился на другой — на этой Лайзе Феннел, о которой я рассказывала.

— Какие случаются превратности судьбы… Почему я не поехал тогда с ней в Лондон? Почему хотя бы не попытался достичь чего-то в жизни? Тогда я был бы с ней в Лондоне. И был бы там счастлив. Но я не мог этого сделать. Почему-то я не мог отсюда уехать. Я не верил в себя. Все время сомневался. Я был слабым, а она была сильной. Я был полон сомнений, а она — уверенности. Мы любили друг друга, но, как она сказала, были не пара. Меня страшили трудности, а она, танцуя, уверенно шла своим путем наперекор им.

Я рассказала ему о своей жизни во Франции, о Робере, его сестре, и о Жераре, который мог стать моим мужем.

— Бывали моменты, когда мне казалось, я могла бы устроить свою жизнь во Франции, но тут ко мне возвращались воспоминания о Родерике. Да, моя судьба была предрешена.

Он задумался.

— Ноэль, я дам тебе эти письма, — сказал он. — Тебе они понадобятся в качестве доказательства. Может быть, иногда ты будешь навещать меня.

— Да, — пообещала я.

— Я очень жалею, что ты не приехала сюда раньше, что мы не встретились с тобой до того, как стало слишком поздно.

— О, я тоже. Но этому не суждено было случиться.

— У нее бы разорвалось сердце, если бы она узнала, что сделала.

Только к вечеру я отправилась обратно в «Танцующие девы». Я все еще не могла прийти в себя. Я нашла своего отца и подтверждение своим сомнениям. У меня не было причин расставаться с человеком, которого я любила.

Возвращение в Леверсон

Мы отправились обратно в Лондон, и я испытывала скорее грусть, чем радость от успеха нашего предприятия. Мари-Кристин была для меня поддержкой и утешением. Она казалась гораздо старше своих лет и, понимая мои чувства, как могла, старалась отвлечь меня.

В значительной мере у нее это получалось, и я часто повторяла себе, какое счастье, что мне тогда удалось завоевать ее привязанность.

Мое будущее рисовалось мне довольно смутным и пустым. Я не знала, чем его заполнить. В это время я часто думала, что, может быть, жизнь парижской богемы была именно тем, что мне нужно. Это было бы своего рода заменителем. Но, зная Жерара и по-своему любя его, я только больше убеждалась в том, что никто в мире не мог бы быть мне так же дорог, как Родерик.

Ах, почему мы не нашли эти письма раньше, когда умерла мама? Почему еще раньше я не сказала ей о наших крепнущих отношениях с Родериком? Как по-другому сложилась бы тогда моя жизнь! Мари-Кристин после возвращения из Корнуолла опять энергично взялась за переустройство маминой комнаты. Но ничто не могло стереть из моей памяти воспоминаний о ней. Встреча с моим отцом вновь оживила их. Я постоянно вспоминала написанные ею строки. Каждое ее слово дышало любовью ко мне! Она не столько бросала вызов условностям сколько игнорировала их. Как часто Долли кричал в отчаянии: «Ты просто сумасшедшая, сумасшедшая!» Но она невозмутимо шла своим путем, который мог кому-то показаться крайне абсурдным, но был абсолютно логичен для нее.

Все вышло по задуманному ею плану. Чарли относился ко мне как к своей дочери. Разве могла она предвидеть последствия, которые это будет иметь?

Несколько недель прошли без всяких событий, потом приехал Чарли.

Я была чрезвычайно рада его видеть. Все это время меня мучали сомнения, следует ли мне рассказать ему о том, что я узнала. Мне казалось, что раз это имеет к нему непосредственное отношение, было бы правильным сказать. Кроме того, я не была уверена, знает ли он о смерти Робера. Это тоже я должна была ему сообщить, но я не могла себя заставить написать ему. И вот он приехал сам.

Он вошел в гостиную и взял мои руки в свои.

— Я только что услышал о том, что случилось, — сказал он. — Мне об этом сообщил один знакомый в Сити. Как это ужасно сознавать, что Робер мертв. Мне давно хотелось узнать, как ты живешь. Я не знал, что ты в Лондоне, и заехал спросить, нет ли от тебя вестей. Я собирался поехать в Париж навестить тебя, но такие поездки сейчас затруднительны, во Франции все еще неспокойно. Как я рад, что ты дома, что жива и здорова.

— Робер погиб вместе со своей сестрой и племянником. Это случилось в их парижском доме. Я в это время была в имении вместе с его внучатой племянницей.

— Слава Богу, ты не пострадала. Бедный Робер! Такой прекрасный человек! Я знал его столько лет. Ну, а ты, Ноэль?

— Со мной приехала внучатая племянница Робера, — сказала я. — Ее зовут Мари-Кристин. Она потеряла всю свою семью, никого не осталось.

— Бедное дитя!

— Чарли, — сказала я. — Мне нужно сообщить вам нечто очень важное. Я задавала себе вопрос, должна ли я написать вам, и не могла решить, что делать. Это случилось совсем недавно. Я нашла своего отца, своего настоящего отца. Это не вы, Чарли.

— Но, милая моя девочка, что ты такое говоришь? Как ты можешь знать это?

Я рассказала ему о найденных письмах и о поездке в Корнуолл.

— У меня есть доказательства, — сказала я ему. — Эннис Мастерман отдал мне ее письма, и в них совершенно ясно говорится, что мой отец — он.

— Но тогда почему…?

— Она сделала это ради меня. Она боялась, что в случае ее смерти у меня не будет того, что, по ее мнению, я должна иметь. Эннис Мастерман беден. Он живет почти как отшельник в хижине среди болот недалеко от деревни, где когда-то жила она, и где прошло все ее нищенское детство. Она не хотела, чтобы я жила в бедности, как она сама раньше. Это стало ее навязчивой идеей. У нее ведь бывали навязчивые идеи, вы это знаете, Чарли, — ее решимость добиться успеха… и ее представление о моем будущем. Она очень любила вас. И доверяла вам больше, чем кому-либо. Полагаю, я должна показать вам ее письма. Они написаны другому мужчине и, вероятно, вам будет больно читать их, но вы должны знать правду. В ее душе было так много любви, ее хватало на всех — на вас, на Робера, на моего отца и на меня, которую она любила больше всего на свете. Ради меня она могла лгать, обманывать, если это было нужно. Но все это только ради меня.

Мой голос дрогнул, и он сказал:

— Моя дорогая Ноэль, я всегда это знал. Она никогда этого не скрывала. Все, кто любили ее, это знали. И мы были благодарны ей за то, что она могла нам дать. Другой такой не было на целом свете.

— Вы сможете заставить себя прочитать эти письма? — спросила я. — Они будут доказательством моих слов.

Он ответил, что прочтет, и я принесла их ему. Он не мог скрыть своего волнения.

Закончив, Чарли постарался вновь придать спокойное выражение своему лицу.

— Теперь все ясно. Если бы мы только знали раньше…

— Как поживает Родерик? — спросила я.

— Он очень изменился. Живет, прячась за маской. Я мало его вижу, как и все мы. Чаще всего он не бывает дома, уезжает по делам, с головой ушел в работу.

— А Лайза?

Он нахмурился.

— Бедная девочка. Ей становится все хуже. Это ее повреждение позвоночника неизлечимо, ты знаешь. Она никогда уже не поправится. Сейчас она большей частью лежит в своей комнате. Иногда ее переносят вниз на диван. У нее часто бывают боли. Врачи выписали ей какое-то болеутоляющее, но оно не всегда помогает.

— Как ей ужасно не повезло тогда.

— Сначала думали, позвоночник лишь слегка задет, но вскоре выяснилось, что это не так. Ей пришлось забыть о своей театральной карьере, это было для нее большой трагедией. Она находилась в таком подавленном состоянии, просто в отчаянии. И никаких надежд на будущее. Но ему ни в коем случае не следовало на ней жениться. Можно было найти другой способ заботиться о ней. Я понимаю, ему было жаль ее. Он всегда, с детства, был таким. Очень отзывчивым к чужим страданиям и готовым на все, чтобы помочь. Но на этот раз он перешел все границы, да, все разумные границы. Он был настолько убит горем, когда потерял тебя. Я думаю, он это сделал под влиянием своего несчастья. Перед ним была эта девушка, мечты которой о славе и богатстве разбились вдребезги, а впереди ждала только боль и нищета. Он потерял тебя… Полагаю, он решил, что будет заботиться о ней и этим хотя бы спасет ее. Это было величайшей ошибкой. Мы могли бы как-то позаботиться о ней, но жениться…