При такомъ направленiи мыслей конечно нескоро дойдешь до полной довѣрчивости и наклонности къ полюбовнымъ соглашенiямъ: это значило бы отказаться отъ свѣтлой мечты, разочароваться и помириться съ болѣе скромной долей.

Но мечтая о лучшихъ дняхъ относительно экономическихъ условiй своего быта, крестьяне, судя по нѣкоторымъ свѣдѣнiямъ, не остаются безплодными мечтателями въ отношенiи другихъ полученныхъ ими гражданскихъ правъ. Предоставленное имъ внутреннее самоуправленiе постепенно строится, получаетъ силу дѣйствительности, и въ этомъ отношенiи стоютъ особеннаго вниманiя крестьянскiе суды. О нихъ очень хорошую записку читалъ на одномъ изъ мировыхъ съѣздовъ тарусскiй (калужск. губ.) мировой посредникъ Ѳ. П. Сабанѣевъ. Существенная мысль записки состоитъ въ томъ, что надъ судами необходимо дѣлать тщательныя наблюденiя, конечно не въ смыслѣ надзора, а въ смыслѣ изученiя дѣйствiй этихъ учрежденiй. Г. Сабанѣевъ совѣтуетъ поставить въ обязанность волостнымъ писарямъ записывать всѣ рѣшенiя волостныхъ судовъ, какъ бы ни были маловажны эти рѣшенiя, прописывая не одни имена тяжущихся, но и степень ихъ родства, если оно существуетъ, доказательства приводимыя тяжущимися, и соображенiя судей или мѣстные обычаи, которыми они руководствовались. Г. Сабанѣевъ подкрѣпляетъ свою мысль тѣмъ, что впродолженiи крѣпостного права, для крестьянства, жившаго почти внѣ законовъ, нетолько не создалось ни положительнаго законодательства, ни обычнаго права, но едвали не утратилась и память о тѣхъ обычаяхъ, которыми крестьянство когда-то руководствовалось; что теперь, когда крестьянамъ предоставленъ собственный судъ, они стали довѣрчиво обращаться къ этому суду, но судьи не знаютъ, чѣмъ имъ руководствоваться въ сужденiяхъ: законовъ положительныхъ нѣтъ, обычаи забыты; остается руководствоваться совѣстью, но именно совѣстливый судья и боится основаться на одномъ своемъ убѣжденiи. Поэтому-то, говоритъ г. Сабанѣевъ, и надо внимательно прислушиваться къ рѣшенiямъ судовъ, обобщать случаи и стараться изъ народной жизни почерпнуть основанiя къ положительному законодательству. "Пусть не обманываются тѣ — заключаетъ потомъ г. Сабанѣевъ — которые думаютъ, что съ выраженiемъ: крѣпостное право отмѣняется — все кончено. Нѣтъ, крѣпостное право еще живетъ; еще живы люди, бывшiе крѣпостными, и живы тѣ, которые ими владѣли. Нравы, обычаи, преданiя до мельчайшихъ подробностей жизни — все еще напоминаютъ крѣпостное право, и правосудiе носитъ на себѣ его глубокую печать… Будемъ же съ терпѣнiемъ и сдержанностью слѣдить за развитiемъ крестьянскихъ судовъ, устраняя только отъ этого учрежденiя всякiя вредоносныя влiянiя, и довѣрчиво положимся на смыслъ народный и присущее каждому чувство законности и справедливости." Г. Сабанѣевъ наблюдалъ суды въ своемъ участкѣ и вотъ какiе случаи замѣтилъ онъ между прочимъ.

Замѣтилъ онъ напримѣръ, что при семейныхъ раздѣлахъ одинъ разъ присудили выселиться на новое мѣсто старшему сыну, а другой разъ — меньшому. Изъ распросовъ оказалось, что въ первомъ случаѣ судьи держались обычая, во второмъ — рѣшили дѣло жребiемъ. Обычай выселяться старшему сыну обратилъ на себя вниманiе наблюдателя, и крестьяне объяснили это такъ: старшiй сынъ, думая выселяться, имѣлъ больше времени приготовиться къ устройству себѣ новаго жилища, а меньшой напротивъ, можетъ-быть малолѣтнимъ и еще неспособнымъ къ хозяйству, а потому пользуется преимуществомъ остаться на старомъ кореню, какъ говорятъ крестьяне. "Такой обычай — замѣчаетъ при этомъ г. Сабанѣевъ — указываетъ на существованiе минората, который былъ и въ западной Европѣ, хотя тамъ происхожденiе его объясняютъ иначе, именно — правомъ primae noctis, вслѣдствiе котораго старшiй сынъ почитался незаконнымъ. У насъ, благодаря-бога, права этого не существовало, и миноратъ повидимому имѣетъ другое основанiе."

Другой случай: два сосѣда спорили о переулкѣ между ихъ домами, и одинъ изъ тяжущихся утверждалъ, что переулокъ общiй, доказывая это тѣмъ, что когда подати платились не съ душъ, а съ дворовъ, тогда дворы строились одинъ возлѣ другого и ворота были общiе, такъ-что два дома считались за одинъ дворъ, а потому и подати платилось вдвое меньше. "Не докажетъ ли это историку — прибавляетъ авторъ — что подворная подать была на столько тягостна, что для избавленiя отъ нея жертвовали удобствами жизни? Не служитъ ли это урокомъ государственному человѣку, что неудачная податная система оставляетъ слѣды свои даже въ отдаленномъ будущемъ?"

Наконецъ еще одно весьма любопытное судейское замѣчанiе. Мы просимъ читателей не оставить его безъ вниманiя. При объявленiи судьямъ новаго закона объ изъятiи отъ тѣлеснаго наказанiя нѣкоторыхъ женщинъ, одинъ судья замѣтилъ, что вообще неприлично, срамно мужикамъ сѣчь бабъ, а потому предложилъ избрать для этого особую старостиху. Г. Сабанѣевъ вынужденъ былъ отвѣтить, что подобной должности въ «Положенiи» не назначено…

Опять наткнулись мы на этотъ непрiятный предметъ: тѣлесныя наказанiя! Ихъ вообще, а въ особенности относительно женщинъ, мы, вѣрующiе въ дальнѣйшее развитiе рацiональнаго законодательства, считаемъ конечно институтомъ невѣчнымъ, на чтó указываетъ уже, какъ можно предполагать, и этотъ новый законъ, о которомъ сейчасъ упомянуто. Вотъ г. Константинъ Ращаковскiй объявилъ въ "Одесскомъ Вѣстникѣ", что онъ посылалъ къ бывшему начальнику херсонской губернiи записку, въ которой ходатайствовалъ объ освобожденiи вообще женщинъ-крестьянокъ отъ тѣлеснаго наказанiя. Самая записка тутъ же напечатана. Г. Ращаковскiй беретъ изъ Положенiй 19 февраля три статьи, которыми допускаются тѣлесныя наказанiя (ст. 102 Общ. Пол., 32 Пол. о губ. и уѣздн. учр. и 16 Пол. объ устр. двор. людей), и возбуждаетъ вопросъ: относятся ли эти статьи къ крестьянамъ обоего пола, или только къ однимъ мужчинамъ, такъ какъ въ самыхъ статьяхъ это положительно не объяснено? Онъ доказываетъ тѣми же положенiями, что статьи относятся къ однимъ мужчинамъ, и основываетъ это на томъ, что въ изъятiяхъ изъ статей поименованы только лица мужескаго пола, и что ужь если признавались изъятыми отъ тѣлесныхъ наказанiй нѣкоторые мужчины, каковы напримѣръ старики, имѣющiе болѣе шестидесяти лѣтъ, то невѣроятно, чтобы тоже изъятiе не было распространено и на женщинъ старѣе пятидесяти лѣтъ. Такимъ образомъ, если женщины не поименованы въ изъятiяхъ, то значитъ и при изложенiи самыхъ статей закона онѣ не имѣлись въ виду. Къ этому г. Ращаковскiй прибавляетъ еще доводы нравственные и заключаетъ такими словами: "Итакъ — наказывать розгами женщинъ, предавать ихъ въ руки исполнителей мужчинъ — это двойная казнь, это поруганiе надъ чувствомъ стыдливости, лучшимъ украшенiемъ женщины; это — пренебреженiе самыхъ дорогихъ для человѣчества законовъ нравственности и приличiя. Довольно и такъ уже ослабляется въ мiрѣ цѣломудрiе и стыдливость. Необходимо поддержать ихъ."

Что въ словахъ г. Ращаковскаго нѣтъ излишка чувствительности, что въ мысли его нѣтъ высоты, несоразмѣрной съ понятiями народа, — это мы видимъ изъ замѣчанiя того волостного судьи, который также думаетъ, что "мужикамъ сѣчь бабъ срамно ". Мы не знаемъ, какая участь постигла записку г. Ращаковскаго, не знаемъ и вообще, скоро ли придется намъ перестать говорить о нашемъ непрiятномъ предметѣ. Хотя мы и сдѣлали сейчасъ предположенiе, что дни упомянутаго института не долги, но если и такъ, то намъ сосчитать ихъ очень мудрено, потомучто у насъ въ виду роковая сила преданiя, въѣвшаяся во многiе организмы невозвратно, до самаго мозга костей ихъ. Послушайте напримѣръ слѣдующiй расказъ. Мы прочли его въ 24 No газеты "Наше Время", которая, приступая къ нему, почла долгомъ отплюнуться, упомянувъ, что въ нижеизложенномъ дѣлѣ "обѣ стороны оказались неправы". Вотъ въ чемъ дѣло.

Спасскiй (рязанск. губ.) помѣщикъ Плюсковъ просилъ мирового посредника Головнина предложить его крестьянамъ перейти со смѣшанной повинности на чистый оброкъ, съ нѣкоторымъ увеличенiемъ прежняго оброка. Посредникъ прибылъ въ имѣнье и встрѣтилъ со стороны крестьянъ ослушанiе, для прекращенiя котораго и для наказанiя нѣкоторыхъ ослушниковъ требовалъ содѣйствiя земскаго исправника. Исправникъ не исполнилъ требованiя о наказанiи; посредникъ пожаловался начальнику губернiи, и дѣло поступило на разсмотрѣнiе губернскаго присутствiя. Присутствiю представлены были два расказа о ходѣ дѣла: расказъ посредника и расказъ исправника.